Мне сегодня везло, хотя я никогда не могла похвастать особым умением играть в карты. Поставив двадцать луидоров, я выиграла целых сто пятьдесят, составив конкуренцию самому барону де Ратиньи. Козыри сами шли мне в руки – у меня постоянно складывался карре брелан,[14] и я выигрывала.
– Вам сегодня невероятно везет, – заметил кардинал, проигравшись.
– Еще бы! – сказала принцесса Виктория Луиза. – Видит Бог, счастье всегда покровительствует счастливым, – а ведь вы, мадам, счастливы, получив такого мужа.
У меня так и вертелось на языке замечание о том, что эту принцессу крови еще ее отец, покойный Людовик XV, называл пустомелей, но я вовремя сдержалась. В конце концов, ее высочество не виновата в том, что глупа.
Офицер в форме капитана лейб-гвардии подошел ко мне и, наклонившись, тихо спросил, произнося слова с явным немецким акцентом:
– Тысяча исфинений, сутарыня: мне поручено уснать, не исфестно ли фам, где находится фаш муш?
Это вторичное упоминание о моем муже, теперь уже из уст капитана лейб-гвардии, заставило меня насторожиться. Какое им дело до бедняги Эмманюэля?
– Понятия не имею, – отвечала я резко. – Ради Бога, оставьте меня в покое хотя бы на сегодняшний вечер!
Интерес к игре у меня пропал. Я собрала выигрыш в изящный вышитый кошелек и вышла в музыкальный салон. Там пела что-то из оперы «Вечер на бульварах» Фавара знаменитая певица мадемуазель Арну. Вообще-то доступ ко двору для нее был закрыт, но здесь, в так называемом обществе без предрассудков, принимали кого угодно – от актрисы до доктора магнетизма Месмера и шарлатана Калиостро, необычайно модных два-три года назад. Считалось, что такая «изюминка» придает прелесть всему вечеру.
Когда Арну закончила петь, выступил какой-то клавесинист. Нежные серебристые переливы мелодий Перголезе, Кампра и Детуша немного меня успокоили. Я забыла о том любопытстве, которое все почему-то проявляли к Эмманюэлю, и взглянула на графа де Водрейля поласковее. Он просто расцвел и стал до того смел, что принялся нашептывать мне на ухо эротические стихи Дюра и Лафара.
– Перестаньте, сударь! – сказала я. – Вы стали невыносимо дерзки.
– Мадам, разве есть на свете хоть что-то, что удивило бы Версаль своей дерзостью? Все непристойное и скабрезное здесь, в этих стенах, уже сказано и сделано. Может быть, вы не любите литературу?
– Мои литературные вкусы немного отличны от ваших… Признаться, я предпочитаю «Киллеринского настоятеля» аббата Прево.[15]
– Фи, это же сочинение для монастырских воспитанниц!
– А ваши стихи придутся по вкусу разве что Розали Дюте![16]
– Что же тут плохого? Эта танцовщица, по-моему, великолепная женщина, и ничуть не уступит нашим версальским жеманницам!
– Надеюсь, вы не оскорбите меня сравнением с этой особой? – спросила я высокомерно, с ясно ощутимым холодком в голосе.
Граф понял свою ошибку и рассыпался в извинениях.
– Я сегодня так сражен вами, что говорю невпопад. Если хотите, я почитаю вам «Ночи» Юнга – эта меланхолическая поэма вас устроит? Кроме того, это последнее, что я знаю наизусть.
– Читайте, я слушаю вас…
На самом деле я слушала графа невнимательно. Во-первых, я плохо понимала английский, во-вторых, поэзия в данный момент была мне мало интересна. Я занималась наблюдением за мужчинами, присутствующими в салоне принцессы де Роган. Мне было ясно, что я могла бы заполучить для себя почти любого из них. Но ни один из них не интересовал меня так сильно, чтобы я помыслила хоть о каком-то чувстве, пусть даже чисто физическом. Спокойствие моего тела удивляло меня саму. Казалось бы, после той школы, что я прошла с графом д'Артуа, я развратилась до невозможности. Но теперь, возвратившись из Вест-Индии, я вдруг снова чувствовала себя робкой, неуверенной и неумелой, как та далекая невинная девушка, готовая открыться навстречу любви и призывающая ее. Теперь в моей душе было много черного и жгучего, но я не чувствовала себя женщиной опытной, зрелой и всему наученной.
Жюль де Полиньяк? Ему уже за сорок, и он кажется слишком грубым. Внешность лысеющего кардинала де Рогана, известного сластолюбца, ничуть меня не привлекала, да и как помыслить о любви с духовным лицом? Герцог дю Трамбле красив, но нельзя не заметить, что он чуточку ниже меня ростом. Куаньи слишком стар, Монлозье слишком худ. Лозен слишком развратен, д'Эпине слишком болтлив, а все они – да, все вместе взятые – скучны до невозможности. Я заранее знала, что они скажут, как поведут себя. Все было известно наперед, и мне было скучно от этого. Вряд ли кто-то из подобных аристократов способен доставить мне хотя бы физическое наслаждение; о душевном удовлетворении и речи быть не может…
