— Как почуял, что у вас тут выпивка, — балагурил он, — так я из больницы марш-марш сюда. Не дал я им ничего вырезать, докторам-то… а то еще оттяпают что-нибудь не то, жена и на порог не пустит.
— Степан, не к месту твои шутки, — укорили его бабы. — И гармонью зачем принес? Чай, не праздник.
— Я мертвых, бабоньки, почитаю наравне с живыми, — отвечал он. — Они не хуже нас, мы не лучше их. А к смертям да похоронам я на фронте привык — дело это обычное. Вы главное помните: ничего не кончается, все продолжается. Я помру — возле моей могилки разрешаю даже поплясать — мне любо будет.
Пел он за кутьёй на мотив «Раскинулось море широко» вот что:
Савраска завяз в середине сугроба,
Две пары промерзлых лаптей
Да угол рогожей покрытого гроба
Торчат из убогих дровней.
Говорили на поминках о болезнях Игната: одни — что-де кашлял он, значит, чахотка свела его в могилу; другие — нет, мол, на поясницу жаловался, значит с почками что-то; третьи — так-то легко, дескать, умирают только от сердца.
— Шевелиться надо было! — возражал Степан Гаранин. — Пока человек шевелится — смерть его не возьмет. А перестал — тут она цап-царап. Шевелиться — вот что главное!
Федя же посчитал, что прав, пожалуй, именно Степан: зачем Игнат отлеживался! Последнее дело для мужика таким образом спасаться от холода. Небось, за работой не умер бы.
Ну, да что теперь толковать об этом — нет человека.
4.
Сестра Лидия как раз в тот день, когда в соседнем доме начались похоронные хлопоты, уехала в Калязин на базар. Ну, конечно, не одна, а с бабами. Похороны-то похоронами, а Гараня верно сказал! — все продолжается своим чередом, во всяком случае должно продолжаться.
И вот ведь от какого пустяка зависит судьба человека! Просто тьфу, да и только. Не дала бы Дарья Гурова лошади — и все, не случилось бы с Лидией того, что случилось. Но председательница посчитала, что все равно, какая уж тут работа, если Игната хоронить надо, а выпало это на воскресенье, когда в Калязине базар… И опять же: не придись похороны на воскресный день или не умри Игнат, поживи он еще недельку-другую — и не бывать бы тому, что стало для Феди не то, чтобы горем, но уж во всяком случае нелегким переживанием. Все было бы иначе!
Потом уже, и несколько лет спустя, Федор Бачурин не мог отделаться от сознания, что полоса больших несчастий и маленьких бед для их семьи началась не с того даже, что ушел на фронт отец и там пропал без вести, а вот именно с Лидии, хотя ее-то вины нет никакой.
Поехала она в город, продавала на базаре молоко (корова Хвалёнка недавно отелилась) да ломти картофельника — мать напекла; и вот, как потом рассказывали, присмотрел ее в торгом-то ряду солдатик, из недавно вернувшихся, тары-бары разводил, картофельник весь умял. Лидия ему не хотела говорить, откуда она да как зовут, но бабы свои же выдали: мол, из Пятин, не упускай девку, жених, не то другие перехватят. Он сказал, что обязательно приедет в Пятины посмотреть, что там за гулянье.
— Приходи, — насмешливо сказала Лидия, — тебе наши ребята бока-то намнут. Не посмотрят, что воевал…
Как раз масленица была. В прощенное воскресенье в Пятинах затеяли последнюю беседу. Обычно ее устраивали по череду в тех домах, где есть девки-невесты. Для сестры это была первая зима, когда она гуляла на беседах. И вот черед пришел к Бачуриным; с утра в доме начался кавардак: девки мыли полы, Федя помогал вытаскивать в сени стол и кровать; из колхозного правления принесли на вечер десятилинейную керосиновую лампу со стеклом — она сияла так ярко, так празднично!
В сумерках девчата пришли кто с вышиваньем, кто с вязаньем; явились Федины приятели — но не их ждали пятинские девчата, они не женихи. Другое дело — шестеро парней из Тиунова, потом целая партия из Ергушова…
Вот на этой беседе у Бачуриных явился чужой, откуда-то издалека, один, без товарищей. Лидия узнала его, но виду не подала. Только брат Федя заметил, что сестра посмотрела на этого парня, а он на нее… Заметил, но не придал значения. А зря. Он еще мог как-то предотвратить надвигающуюся перемену.
Весь вечер этот чужак (рука у него была маленько скрючена) просидел смирно; заговорят с ним — он ответит, но сам ничего не спрашивал. Потом исчез так же тихо, как и появился.
