— Интересно, что за горемыка трудится там на горе после захода солнца? — промолвил Оборвыш, сочувственно вздохнув.
— Видать, дурень вроде тебя, что не может сидеть сложа руки! — засмеялись старшие братья и с наслаждением растянулись возле разложенного Оборвышем костра. — Ложись-ка лучше спать, завтра ведь опять будешь тащить наши топоры и торбы.
Но Оборвыш не послушался братьев.
Как только они заснули, он на цыпочках отошел от костра и начал пробираться по склону горы вверх, туда, где один за другим гремели удары и летели в небо выкорчеванные кусты и обломки скал… Добравшись до вершины, парень не поверил своим глазам: на горе, среди колючих кустов и скал, трудился большой стальной лом.
— Эй, дедушка Лом, не видишь разве, что на дворе уже ночь, пора спать! Ложись-ка, отдохни, — ласково обратился Оборвыш к работяге.
— Ох, сынок, если бы я мог остановиться! Вот уже двести лет подряд корчую я эти дебри и дроблю скалы, не зная покоя ни днем, ни ночью, — жалобно промолвил Лом, не прекращая работы. — Если у тебя, парень, доброе сердце, выручи меня, забери отсюда. Я до самой смерти не забуду твоей доброты!
Оборвыша не надо было долго просить. Он пробрался сквозь колючий кустарник, выдернул Лом из груды обломков и сунул в торбу. А потом, насвистывая, как ни в чем не бывало, спустился к подножию горы, где братья спали мертвым сном…
Третья ночь застигла братьев в вековом лесу.
Темный дремучий лес издали казался немым, безмолвным. Но не успели усталые путники войти под его сень, как до их слуха донесся оглушительный стук топора и треск падающих деревьев, словно сто дровосеков в чаще леса без передышки рубили дерево за деревом… Оборвышу захотелось узнать, в чем тут дело. Как только старшие братья, улегшись на мягкой мураве, захрапели, он встал и направился в глубь леса, где неведомые дровосеки с оглушительным стуком и треском валили лесных великанов.
— Что заставляет этих горемык махать топорами ночью? — с сочувствием думал Оборвыш, шагая к месту рубки.
Подошел и не поверил своим глазам. Никаких дровосеков не было и в помине, деревья-великаны валились под ударами большого топора, сверкавшего при свете месяца, словно молния.
— Эй, дедушка Топор, взгляни на небо — месяц уже давным-давно взошел, пора бы и отдохнуть! — крикнул что есть мочи Оборвыш, собравшись с духом.
— Нету, сынок, для меня отдыха от этой проклятой сечи, — охрипшим от усталости голосом отозвался Топор, не переставая делать свое дело. — Триста лет рублю я лес днем и ночью, пожалуй, еще лет триста мне не выбраться из этих дебрей, если кто-нибудь не сжалится надо мной и не заберет отсюда!..
— Дай-ка я тебе помогу, — сказал Оборвыш и, схватив топор, вытащил его из веток только что поваленного дерева. Старик и ахнуть не успел, как очутился в торбе, где уже лежали двое таких же работяг.
— До гроба не забуду этого, сынок! — промолвил Топор. — Попадешь в беду, не горюй — я тебя избавлю.
— Беда, дедушка Топор, не за горами, а пока отдыхай, набирайся сил! — сказал Оборвыш, вскинул торбу на плечо и с легким сердцем зашагал к тому месту, где братья его видели третий сон.
Шли они, шли целую неделю, и в одно погожее утро добрались до столицы. Старший и средний братья тут же прогнали Оборвыша с глаз и горделиво двинулись к царскому дворцу, где упирался вершиной в небо огромный, точно гора, дуб.
— Ну, государь, все ли готово к свадьбе? Не успеет завтра утром солнце взойти, как твой дуб рухнет под ударами моего топора! — гордо выпятив грудь, сказал старший брат.
Царь, которому не понравился заносчивый выскочка, нахмурился, словно пасмурный осенний день, сердито проворчал:
— Свадьбу сыграть, парень, не хитрое дело, только ты помни, что, если завтра на рассвете дуб будет стоять на месте, мой палач отрубит тебе нос, чтобы ты не слишком его задирал…
Но царская угроза ничуть не испугала хвастуна.
Еще выше задрав нос, он прошествовал мимо толпившегося под дубом народа, ни на кого не глядя, будто уже впрямь был царским зятем. Подойдя к непокорному дереву, засучил рукава и принялся рубить в первую очередь ветки потоньше. Рубил, рубил весь день и всю ночь. Но когда взошло солнце, все увидели, что дуб стоит как ни в чем не бывало — еще развесистей, еще царственней. Не успело солнце подняться выше домов, как царский палач отрубил зазнайке нос.
