— Мы в ЦУМ не въедем, — с сомнением произнес Эдик.
— Въеду одна, — вздохнула я.
— Давай мне свой сотовый.
Я отдала ему трубку. Сургачева уже входила в распахнутые двери — эффектная, блин, — словно в новый век…
— Сколько номеров запрограммировано? — спросил Эдик.
Я мысленно подсчитала:
— Три. — Больше и не надо одинокой разведенке — дом, Бронька, Рубикович…
Он поколдовал с кнопочками, вернул мне телефон.
— Держи. Моя труба отныне у тебя под номером «четыре». Звони на здоровье. Я буду стоять напротив главного входа…
Сургачеву я нашла в ювелирной секции. Это правильно. Выбор для некоторых невелик — либо цацки, либо косметика. Потому и не тревожилась, что потеряю. С косметикой у Сургачевой временно все в порядке — «Дюпоном» от нее разило на весь этаж (интересный, между прочим, дядечка — Дюпон: мало того что изобрел нейлон, целлофан, лайкру-спандекс и тефлон, так еще и баб ублажал; правда, лично мне целлофан нравился больше). С драгоценностями, очевидно, у Сургачевой было напряженно. Она стояла у строгой витрины, где на черном бархате с подсветкой покоились маленькие такие финтифлюшки. Видок у Сургачевой при этом был довольно траурный. А меня на полную разобрала злость. Я подошла и встала рядом. Сургачева покосилась в мою сторону. «Ха, — подумала я. — Ноль эмоций. Виват, Жорик». Она отвернулась и продолжала созерцать выставленную продукцию. Я тоже стояла, внимательно созерцая. Правда, не продукцию, как Сургачева, а ценники. Излишне говорить, насколько мрачное они производили впечатление. Даже избалованным достатком особам, вроде той же Сургачевой, здесь было над чем задуматься (она и думала). А я… Да нет, мне ничто не мешало приобрести любое из выставленных на обозрение колечек, даже самое увесистое с бриллиантиком на полкарата, но прежде было бы неплохо написать десяток книг, выгодно их продать (не Рубиковичу), а за время написания постараться не есть, маму сослать на дачу, а ребенка сдать в детдом.
— Девушка, мне колечко за три и шесть у.е. можно посмотреть? — бархатистым (как витрина) голоском проворковала Сургачева.
«Руками не смотрят», — хотела я вякнуть, но только фыркнула. Сургачева опять покосилась в мою сторону. Ладно, живи, Сургачева. Я демонстративно развернулась и пошла прочь. Но из поля зрения ее не выпускала. «Приценившись» к колечку, Сургачева отправилась в парфюмерию, где и оторвалась за все обиды. Перенюхала десяток дезодорантов — меня так и подмывало подойти и понюхать из ее рук. Но это уже чересчур. Видимо, она почувствовала спиной мой неприязненный взгляд — начала исподтишка озираться. Я задвинулась за колонну. А когда высунула нос, она уже рылась в кошельке у кассы, выискивая бумажку максимального в стране достоинства. Бросив в сумку два крошечных бутылечка, Сургачева повторно глянула на часы и отправилась по другим отделам. Шикарно я проводила время! Таскалась за ней привязанным козленком и даже привлекла внимание дюжего охранника с дубинкой марки «Аргумент», подпирающего киоск с видеозаписями. На мое счастье, ему лень было отрываться от киоска, иначе я бы точно упустила Сургачеву. А соседка по даче тем временем отправилась на второй этаж, на третий, приобрела перчатки из мягкой кожи, со вкусом подкрепилась в кафетерии (я болталась у тумбы «культпросвета», из последних сил изображая распространительницу), после чего неохотно начала продвижение к выходу. Без пяти три!.. На улице кардинально изменились погодные условия. Небо потемнело, обложив город угрюмыми, косматыми тучами. Моросил дождь, но он не смутил Сургачеву. Из ничего сделав зонтик, она поцокала по Вокзальной, в сторону отеля-высотки. Я накинула капюшон и побежала к Эдику.
«Напарник» сидел, нахохлясь, утонув в кресле, и изучал желтую прессу.
— Эдик, ласточка, ну хочешь, я тебе тарантеллу спою, чтобы ты не дулся на меня? — заявила я, падая рядом с ним.
Эдик аккуратно сложил газету:
— Тарантеллу не поют, а пляшут, уважаемая писательница. Это итальянский народный танец, сопровождаемый боем бубнов и кастаньет. Говорят, помогает излечиться от укусов тарантула.
— Какой ты умный, Эдик… Хочешь, я тебе спляшу тарантеллу?
