— Конечно, дорогой, — проворковала Сургачева. — Ты же предупредил, что есть шанс убраться. Как в воду глядел, милый.
— Я сам поражен, сладенькая моя. После неудачи у Розенфельд я, честно говоря, начал хоронить эту затею… Ага, вот и местечко уютное.
«Опель» дернулся и встал. Постоялов выключил двигатель. Я подняла голову — шейные позвонки жалобно заныли. Мы стояли в лесу. Погасли фары. В лобовом стекле очень смутно прорисовывался кювет и дорога, выходящая на берег. С остальных сторон мы были окружены густым ельником — мохнатые лапы, напоминающие Новый год, мягко терлись по стеклу. Сургачева выдернула кляп. Я отдышалась. — Окошечко откроем, не возражаете? Чудная ночь. — Постоялов включил стеклоподъемник. Свежий запах леса наполнил салон. Закружилась голова. Я откинула ее на подголовник — снова заплясали круги перед глазами. — Развяжи ее, дорогая, — попросил Постоялов.
— Конечно, дорогой, — мурлыкнула Сургачева.
Она опять прижала мою голову к коленям. Вывернула руки до хруста (я молчала) и стала не спеша развязывать.
Пока она это делала, Постоялов заблокировал дверь с моей стороны:
— Без глупостей, Лидия Сергеевна. Видите вот эту штуку? — Слава богу, пистолет с глушителем на фоне лобовика я разглядела. — Одно неверное движение, Лидия Сергеевна, и остаток ночи вы проведете в позе эмбриона. Это неудобно, уверяю вас. А теперь, с вашего позволения, приступим к приятной процедуре.
Раздался стук открываемого бардачка, скрип отвинчиваемой крышки, и что-то куда-то забулькало.
— За День милиции, Лидия Сергеевна. Меньше месяца осталось. Не забывайте про глупости.
— Меня вырвет… — пробормотала я.
— Не свисти, — возмутилась Сургачева. — Ты пьешь как докер. Давай-ка не ломайся.
— Небольшими дозами, Лидия Сергеевна. Для пущей усвояемости. Это не водка, к сожалению, а виски. Довольно мерзкое, за десять баксов. Я бы вам составил компанию, но не могу, извините, за рулем. Прозит, Лидия Сергеевна.
Я взяла складной стаканчик, выпила мелкими глоточками. Что я делаю, господи?
— Добро на дерьмо переводить, — фыркнула Сургачева. — Такая большая бутылка.
Да мне и половины за глаза… Крепкое виски обожгло горло, во рту остался привкус овчарни. Они внимательно за мной наблюдали — два черных силуэта. Один впереди, неловко извернувшись, другая справа — готовая бить в зубы, если надо.
— Так как же насчет кошки, Борис Аркадьевич? — прохрипела я.
— Бредит, — посочувствовала Сургачева.
— Кошки? — переспросил Постоялов. — Ах кошки… — Он выдавил из себя несколько означающих веселье звуков. — Кошка и правда имела место и произвела на меня неизгладимое впечатление. Все мы с чего-то начинаем, верно?
— О чем это вы? — удивилась Сургачева.
— У нас свои секреты, любовь моя. О любопытных, которых убивают. Впрочем, это второстепенно. Выпейте, Лидия Сергеевна.
Я содрогнулась.
То ли зрение у меня от выпитого повело, то ли в районе кювета что-то и впрямь шевельнулось. Словно человек гусиным шажком перебежал дорогу и замер в траве под откосом…
Постоялов наполнил третий стакан. Спешил, гад. Беспокоила я его.
Я могла контролировать ситуацию до четвертого… ну до пятого стакана. Дальше — тишина…
— Борис Аркадьевич, — пробормотала я, — я, конечно, понимаю, что вы скотина редкая, но не откажите даме — растолкуйте смысл этой вакханалии…
Постоялов рассмеялся:
— С удовольствием, время терпит. Выпейте, пожалуйста… Выпили? Славно, Лидия Сергеевна. Некто Байсахов — большой человек с Кавказа — выступил в роли покупателя банковского векселя номиналом в шестьдесят пять миллионов рублей. На финансовый рынок этот залоговый документ Дербентской ювелирной фабрики за семьдесят пять процентов от ее стоимости и по поручению ее руководства выставил вице-президент банка «Эллада» Грушников, институтский, кстати, приятель Тамбовцева, и за восемь процентов комиссионных заручился его же поддержкой. Байсахову эта разорившаяся фабрика нужна как воздух. Дербент его вотчина, он скупает тамошние предприятия, где бы они ни выставлялись; на этот счет у него своя контрразведка. А денег свободных нет. Он предложил Грушникову кафель, линию волоконной оптики, прочую дребедень, но тот, естественно, отказался, настаивая на получении наличных. Байсахов вроде бы согласился, получил от Грушникова реквизиты счета для перечисления суммы. Но в свою очередь выразил желание убедиться в подлинности векселя — и был приглашен в «Комприватбанк», где в депозитарной ячейке на имя Тамбовцева хранилось долговое обязательство. Там он и познакомился с Тамбовцевым… Но вдруг объявляется новый покупатель — директор фирмы «Гранит» (памятники лепит) некий Владимир Ревень. Фигура, безусловно, подставная — легальный представитель, назовем ее так, одной славянской группировки. Видимо, эта фигура больше внушала доверия Грушникову. Оба русские, оба сибиряки… Никуда не денутся друг от друга. И денежная состоятельность партнера не вызывает сомнений. Собственно, и правильно — чем собирался рассчитываться Байсахов с Грушниковым, я не совсем представляю… Короче, сделка рушится, заключается новая — с фирмой «Гранит», а точнее, с ее руководителем господином Ревенем. Байсахов в ярости, включает всех своих «экономических» шпионов и с напрягом узнает, что в субботу, шестого октября, в двадцать ноль-ноль, вексель должен быть передан в присутствии представителя «Эллады» в руки Ревеня. Произойдет сие знаменательное событие в офисе фирмы «Гранит» в Академгородке. Естественно, будет банковская охрана. А с понедельника вексель начнет движение на финансовом рынке. Там его не поймать. Тупик…
