- Командир с КП Мальцев спрашивает: "Что в экипаже случилось?"
- Передай, что я тяжело ранен. Все остальное - нормально...
- Передаю, командир! Саша, помогай ему при посадке, ведь ты же до войны закончил аэроклуб, - говорит Агафонов, беспокоясь за самое ответственное приземление самолета.
- Ладно, не беспокойся.
...Высота восемьсот метров. Впереди, на удалении семи километров, аэродром.
Воробьев повернул голову вправо и посмотрел на рукоятку шасси: Михайлов поставил ее в положение "Выпущено". Вышли шасси. Вследствие этого у самолета создался небольшой пикирующий момент на управлении, и Воробьев зажал коленями штурвал. Затем он дал Михайлову правый рог штурвала, а сам с трудом дотянулся правой рукой до расположенных слева сзади на панели управления штурвальчиков и, вращая их вперед, облегчил шаг винтам. Лотом убрал моторам газ. Самолет начал планировать.
"Теперь нужен точный расчет на посадку. Подтянуть не смогу - нечем дать газ", - подумал с тревогой Воробьев. И опять все той же правой рукой он дотянулся влево, к тумблеру на панели управления, и выпустил посадочные щитки.
Расчет на посадку точен: линия планирования самолета направлена в точку выравнивания.
Все меньше и меньше высота полета, все ближе и ближе до точки выравнивания.
Вот уже Воробьев вместе с Михайловым начали выравнивать машину над землей. Собравшись с силами, закусив от боли губу, Воробьев ударил правой рукой по секторам газа и вдвоем с Михайловым они стали "добирать" на себя штурвал.
Все получилось хорошо: машина мягко приземлилась. Однако ее скорость еще большая - 170 километров в час. Воробьев нажал пальцем на гашетку тормозов. После торможения (секторы газа нужно держать в убранном положении левой рукой) "взвыли" моторы и быстро понесли машину вперед.
Михайлов крепко держал добранный штурвал, а Воробьев потянулся правой рукой вперед влево на панель и выключил зажигание аварийной кнопкой.
Наш аэродром маленький по размерам. Вокруг лес и пески. И хотя Воробьев изо всех сил давил на тормозную гашетку, Пе-2 все же выкатился за границу аэродрома. Колеса зарылись в песок и Пе-2 медленно, словно нехотя, стал "на нос".
Михайлов попытался сорвать фонарь кабины, но его крепко заклинило.
В это время подбежали техники. Они быстро сняли фонарь и бережно вынесли Воробьева из кабины, положили на траву.
Я стою и смотрю на бледное лицо Николая. И даже не бледное оно, а белое... Глаза ищут кого-то. Вот они увидели замполита Кантора.
- Товарищ подполковник... Боевое задание выполнено... - часто дыша, доложил Воробьев.
- Молодец, Николай Петрович... Герой ты сегодня!
- Не двигай головой. Лежи спокойно, - советует Николаю Леонид Харин.
- Дайте ребята... закурить... - произносит тихо Воробьев и теряет сознание.
Врач полка Осипова быстро приводит его в чувство. Николай снова обводит нас взглядом и спрашивает:
- Все экипажи вернулись с задания?
- Все вернулись, - отвечаем мы ему тихо в один голос.
- Хорошо...
...Здесь, прямо у самолета, врачи сняли с Воробьева залитые кровью реглан, свитер и брюки.
Я подошел к Воробьеву ближе. Он посмотрел мне в глаза и со стоном сказал:
- Ничего, тезка... Еще повоюем...
- Повоюем, Коля!
...Воробьева увозят в санчасть, делают ему первичную обработку ран. А утром 18 октября санитарный По-2 доставил его в госпиталь 1-й Воздушной армии. И там хирург Владимир Иванович Иванов сделал сложнейшую операцию: в плечевую кость Воробьева вставил десять сантиметров телячьей кости. Да, телячьей, и она прижилась! Началось лечение, лечение и лечение. И до бесконечности тренировки! А в марте...
В марте 1945 года кавалер ордена Красного Знамени гвардии лейтенант Воробьев прибывает на аэродром Инстенбург, в родной 135-й гвардейский Таганрогский трижды орденоносный полк.
И летчик снова отлично выполняет боевые задания, участвуя в разгроме фашистов в Кенигсберге и на побережье Балтики...
Москвич-метростроевец, учлет аэроклуба Осоавиахима, летчик-инструктор и летчик-фронтовик Николай Петрович Воробьев ныне работает в одном из московских гаражей. Трудовой, боевой и снова его трудовой путь в жизни... И мы, однополчане, ему говорим: "Так держать, Николай".
