- Зенитки... - Потом спросил: - А Спицын и Филиппов прилетели?
- Прилетели! Уже докладывают.
- Ну пусть докладывают, а я потом... - Холобаев выхватил из чьих-то рук цигарку, смачно затянулся и выпустил густую струю сизого махорочного дыма.
К нему подошел инженер полка капитан Митин, положил ладони на плечи, сочувственно произнес:
- С боевым крещением тебя. Костя!
- А Спицына и Филиппова здорово побили? - спросил его Холобаев.
- По нескольку пулевых пробоин в крыльях.
- Значит, будут летать?
- Уже подвешивают бомбы. Завтра снова полетят.
- А что же с моим теперь? - он кивнул на самолет.
- Твой, как видишь, отлетался...
Подошел командир полка, молча пожал Холобаеву руку и тут же отдал распоряжение Митину:
- Немедленно затащить в ангар и никому не показывать!
Любопытствующие сразу разошлись. Около самолета остался один Холобаев.
Он сиял с себя располосованный комбинезон, швырнул его в сторону и зашагал вокруг своего штурмовика. Происшедшее за Березиной снова и снова вставало перед глазами: как он пускал "эрэсы" и не видел взрывов, как пытался вести огонь из пушек, а они молчали, как потом летел над немецкой колонной до самого Бобруйска и был не грозой для фрицев, а только мишенью для их зениток. Пришло на память, как над Слуцким шоссе ругнул Дремлюка: "Ох, эти оружейники..."
А Дремлюк тем временем подошел к самолету с другой стороны, открыл снарядный ящик и увидел, что весь боекомплект цел. Возле другой пушки столкнулся с Холобаевым.
- Товарищ капитан, разве пушки не стреляли?
Холобаев остановился как вкопанный, уставился на огромного Дремлюка колючими глазами. Слово "разве", произнесенное с сомнительной интонацией, будто током ударило. Летчик взорвался.
- Спецы!.. - он выругался. - Я бы тебя самого из этих пушек расстрелял, если бы они только работали! Без суда и следствия. Как вредителя! Выпускаете самолеты в бой - пушки молчат, а "эрэсы" красиво фыркают, но не взрываются. Немцы нас лупят почем зря, а мы им только бока подставляем...
Дремлюк недоумевающе посмотрел на Холобаева, скулы на его квадратном загорелом лице заметно побелели.
- Вредителей, товарищ капитан, к стенке ставят, и не из пушек, а из пистолетов...
- Вот и становись сюда! - Холобаев показал на свой изуродованный самолет, а рука его дернулась к кобуре.
Дремлюк, словно глыба, тяжело двинулся к самолету, привалился спиной к фюзеляжу, как раз у выведенной там красной звезды. Раскинул руки в стороны.
- Ну, стреляйте, товарищ капитан...
Податливость Дремлюка, стоявшего перед ним с распростертыми руками, и мелькнувшая в голове догадка, что и остальные семь "эрэсов" могли взорваться где-то, но летчик этого просто не видел, подействовали на Холобаева отрезвляюще. Стало стыдно минутной вспышки гнева.
- Отойди, Костя, оттуда, сделай милость... - сказал он упавшим голосом и отвернулся. Сел на землю, поставил локти на колени, стиснул ладонями виски. Дремлюк подошел к нему, опустился на корточки, нерешительно протянул папиросу.
- На, подыми...
И вдруг они услышали панический крик Комахи:
- Тикай! Тикай!
Обернулись. Прямо на них катит серебристый двухмоторный бомбардировщик СБ. На одном крыле задраны вверх листы дюралевой обшивки, медленно вращается только один винт. Бомбардировщик все ближе и почему-то не гасит скорости. Из передней штурманской кабины вывалился и кубарем покатился по земле человек, хвостовое колесо прошло рядом, чуть не раздавив его. Холобаев с Дремлюком метнулись в сторону, и тут же за их спинами раздался грохот, скрежет, треск.
Они обернулись и замерли. Поднятый кверху мотор штурмовика проткнул и раздавил, как яичную скорлупу, выступающий вперед остекленный фонарь передней кабины бомбардировщика. Сам ИЛ-2 стоял на одном колесе, сильно накренившись. Одним крылом он упирался в землю, а второе высоко вздыбилось, как в развороте, над макушками сосен перед атакой на Слуцком шоссе. Его "добили" на земле.
Как воевать?
Наступила короткая июньская ночь.
Холобаев стянул с набухших ног сапоги, повалился на скрипучий топчан. Тело просило отдыха. Он закрыл глаза, пытался уснуть, но сон не приходил. Одна за другой снова отчетливо проплывали перед закрытыми глазами картины: женщина с подростком, шарахнувшаяся с дороги в кустарник; черный дым над Бобруйском; нескончаемый поток войск на Слуцком шоссе; зависшие в воздухе обломки грузовика; вертикально вставшая крышка бензобака; раскинувший руки Дремлюк; уткнувшийся одним крылом в землю израненный и будто не желавший умирать ИЛ. Эти видения обрывались на одном и том же месте и повторялись с неумолимым чередованием. Тогда он поднимал отяжелевшие веки, встряхивал головой, но все начиналось сначала. Он устал бороться с неудержимым бегом одних и тех же картин и уже не открывал глаз. Потом видения начали путаться, наползать одно на другое и постепенно растворились, пропали.
