Далее, в группе старших и степенных бояр, шёл под руку с бывшим посадником Витимиром, седым уже стариком, плохо видевшим и почти ничего не слышавшим, сам степенный новгородский посадник Гостомысл.
Это был высокий, представительный старик лет шестидесяти на вид. Внешность его невольно внушала почтение. Он на полголовы был выше других степенных и старших бояр. В ясных голубых глазах угадывались редкие ум и энергия. Движения его были плавны и властны, а резкий, несколько отрывистый голос выказывал привычку повелевать.
Только вид Гостомысла был печален и даже угрюм. Печать тяжкого горя легла на чело его с тех пор, как умер в земле чудской единственный любимый сын его, Словен, ради которого и принял он всю тяготу посадничества новгородского.
Не сиделось молодцу на родной сторонушке, на берегах великого славянского озера Ильменя. Как ни останавливал сына старик, не послушался Словен мудрого отца, отправился из Новгорода искать счастья в чужой чудской стороне за Пейпус-озером. Там и сложил он свою буйную голову...
Доходили до Гостомысла вести, что не даром побывал Словен в землях чудских, не даром он пролил там свою кровь, — говорили старику, что срубил он там город, который по его имени назвали Словенском. Да что толку в этом?
Остался у Гостомысла, как память единая о сыне любимом, внук Избор. Живой, умный растёт мальчик — весь в деда-разумника и отца-храбреца.
Больше жизни, больше власти, больше себя самого любит Гостомысл внука, для него он и в посадниках держится.
Есть у Гостомысла замысел тайный; никому он не поверяет его, ни с кем своими тайными мыслями не делится... При новгородских порядках опасно, если кто в думы такие проникнет.
Так и держит Гостомысл про себя этот замысел. Не о себе он думает — о своём любимце, внуке Изборе. Для него одного только и старается...
А тут вон чернь новгородская шумит, кричит: «Долой посадника!».
Посмотреть, что бы они без Гостомысла поделали!
До слуха его донеслись угрожающие крики враждебно настроенной толпы. Сохраняя внешнее спокойствие, он, однако, глядел по сторонам так грозно, что не одна рука в толпе потянулась к шапке, чтобы почтительно обнажить перед проходившим посадником голову.
Даже самые отчаянные крикуны приумолкли...
Неспешно подошло шествие к вечевому помосту. Первыми взошли на него и заняли вторую от земли ступень «концевые» старосты, следующая, третья, — принадлежала старшим боярам, на четвёртой поместились степенные бояре и, наконец, на гладкую площадку помоста поднялись Гостомысл и дряхлый Витимир.
Таким образом, всему вечу ясно были видны все избранные власти Новгорода.
Посадские дружинники разместились вокруг помоста, держа шумевшую и напиравшую толпу в некотором отдалении.
Нижняя ступень оставалась пустой — она предназначалась для тех, кто хотел говорить с неё вечу.
На помосте никто не сидел — все стояли, даже сам немощный Витимир.
Едва только Гостомысл вошёл на помост, вечевой колокол перестал звонить.
— Мужи и люди новгородские! — зычным голосом начал один из степенных бояр. — Собрались мы сегодня, чтобы сообща решить дела разные, а больше для того, чтобы обсудить всем вместе предложение послов свейских, прибывших к нам из Нево-озера... Желаете ли вы начать вече?
— Желаем, желаем, давно пора! — послышалось со всех сторон.
Гостомысл низко поклонился толпе, которая немедленно ответила ему тем же.
— Кто слово до веча имеет, выходи! — крикнул тот же степенный боярин.
Однако никто не вышел.
Это вече собрано было не народом, а самим посадником, и собрано внезапно, так что таких дел, разрешения которых требовал бы сам народ новгородский, не было.
Галдевшая и враждебно настроенная против посадника толпа, лишь только смолк вечевой колокол, разом притихла и обратилась в слух.
Все знали о прибытии в Новгород людей свейских, и всем было любопытно узнать о цели их прибытия.
Воцарилась тишина. Все взоры устремились на посадников.
