— Повернуться негде, она еще татарчонка приводит. Нет, я не испытываю расовых предрассудков! Татарчонок, китайчонок, ради Бога! Где она его нагуляла, не интересуюсь! Просто повернуться негде — надо думать, куда ведешь ребенка!
— А Бассингтон тебе не мешает? Зачем он здесь торчит? Шел бы в гостиницу!
— Человек в гости приехал! К нашей дочери! Он ее на две недели в Оксфорд зовет!
— У них дом в три этажа — найдется уголок. А у нас стиральная машина полванной занимает — куда здесь Басика селить?
— А вот Бланки, между прочим, квартиру сменили!
— Так Бланк деньги зарабатывает в газете!
— Почему, почему ты не стал работать в «Независимой»? Он же звал тебя!
Все испытали облегчение, когда Сергея Ильича увезли в клинику. И Сергей Ильич испытал облегчение тоже.
— Теперь мне отдельную палату дадут, — сказал он домочадцам, — прошу записываться на прием! Без очереди никого не приму!
Зоя Тарасовна сидела на кухне, отвечала на телефонные звонки подруг, сочиняла сценарий вечернего разговора с Бассингтоном и думала, что в больницу к Татарникову никто не придет. Саша Бланк и Антон — может, они и навестят, отец Павлинов, наверное, зайдет, все-таки священник, а больше прийти некому.
Аккуратный и успешный Саша Бланк, приятель юности, действительно приглашал Сергея Ильича к сотрудничеству. И Сергей Ильич пришел однажды к Бланку в кабинет главного редактора. Татарников огляделся, и обстановка поразила его — только кожаных диванов в кабинете было три штуки. Он также обратил внимание на сейф внушительных размеров.
— Что, — спросил Бланк, — ищешь портрет президента? Можешь не искать: мы в оппозиции!
— А в сейфе деньги лежат?
Бланк развел руками: кто знает, что там в сейфе.
— Вот ведь, и у либералов средства имеются! — не удержался Сергей Ильич.
— Пиши, получай гонорары, пользуйся!
— Про что писать, Саня?
— Любая тема — сам понимаешь, цензуры нет!
— Любая?
— Нужна активная жизненная позиция, вот и все. Борцы нужны!
— Боретесь, Саня? За что? — заинтересовался Татарников.
— Как за что? За демократию боремся!
— Зачем? Она везде победила. Кого ни возьми — все демократы! И Зюганов демократ, и Путин. И Берлускони, и Саркози. Где человек, не признающий демократию, покажите мне такого! Не понимаю, как за демократию бороться.
— По мере сил, по мере сил.
— Скажи, а деньги вам кто платит?
Деньги платил сенатор Губкин, но сказать об этом Саша Бланк стеснялся, почему стеснялся — он и сам объяснить не мог. Купил сенатор газету демократической направленности, платит сотрудникам деньги, и что тут такого уж постыдного? Ну, берутся откуда-то деньги, так уж повелось. Ну, идешь в кассу, тебе дают зарплату — чего ж тут краснеть? Однако определенная неловкость возникала при разговоре о сенаторе.
— Акционерное общество платит, — туманно сказал Бланк.
— И кто же акционер?
И опять-таки, почему бы и не сказать: сенатор Губкин? Владеет человек цементными заводами, металлургическими комбинатами, отчего бы ему и за демократию не побороться? Достойный член общества отстаивает общечеловеческие ценности — почему надо этого стесняться? А не выговаривается фамилия, и все тут.
— Независимые, влиятельные люди.
— Вдруг им не понравится, что я пишу?
— Что ты можешь такого написать, что бы им не понравилось?
— Напишу, что демократия не самый справедливый строй. Напечатаешь?
— Ты лучше по культуре что-нибудь сочиняй. Обзоры выставок, например.
— Выставок? — В голосе гостя энтузиазма не было.
— Сходи на выставку в Центр современного искусства. — На рабочем столе Бланка стопкой лежали пригласительные билеты, их рассылали по всем газетам столицы. — Осветишь процесс.
На пригласительном билете — фотография цыпленка под лампой. Цыпленок, судя по всему, умирал, жар лампы испепелял его тщедушное тельце. Сергей Ильич переводил взгляд с цыпленка на друга юности, с друга — на цыпленка.
— Что это, Саша?
— Не видишь? Цыпленок под лампой. Инсталляция такая.
Татарников повертел в руках билет, отложил.
— Инсталляция?
— Произведение искусства.
— Вот это там показывают?
— Радикальная инсталляция. — Бланк старался говорить уверенно, даже небрежно. Словно дохлые цыплята под лампой его нисколько не шокируют. — Сходишь на выставку? Сорок тысяч знаков.
