В вестибюле Олег присмотрел себе уютное кресло под пальмой в здоровенном горшке, порадовался мысленно, что в довоенной Европе курить в общественных местах еще не запретили, и махнул рукой кельнеру из ресторана.
- Оберст! - крикнул по-немецки, закуривая. - Кофе и рюмку коньяку.
И в этот момент по лестнице в вестибюль спустился еще один гостиничный постоялец - симпатичный молодой мужчина в хорошем синем костюме с каким-то "плывущим" взглядом синих же глаз и...
"Я брежу?"
Настолько типичный представитель своего народа - "А какого кстати? Француз или русский из бывших?" - и своей эпохи (у него даже усики белогвардейские имели место быть) насвистывал одну очень знакомую мелодию... Такую знакомую, и такую...
"Он? Или просто почудилось?"
И к слову, если не почудилось, то кто, Витя или Степа? И что теперь делать? Ведь не кинешься же ему на шею с воплем, узнаю, дескать, брата Шуру!
Между тем, мужчина остановился посередине вестибюля и осмотрелся кругом, как бы в поисках знакомых. Времени на размышление не оставалось, и Олег сделал первое, что пришло в голову. Положив ладонь правой руки на левую, он поджал большой палец и мизинец, и слегка - как бы совершенно случайно, или в задумчивости - пошевелил тремя средними пальцами именно в тот момент, когда взгляд насвистывающего незнакомца скользнул по нему. И не ошибся, похоже, его поняли! Незнакомец, уже было прошедший мимо, резко повернул голову, фиксируя взгляд. Олег еще раз шевельнул пальцами. И сигнал оценили!
Мужчина сделал еще пару шагов в направлении дверей ресторана, но затем остановился, как бы вспомнив о чем-то, что следовало сделать теперь же, пока он находится еще в фойе, и повернул в сторону стойки портье.
- Простите, любезный, - обратился он к портье по-французски. - Не было ли почты для Димитриоса Халкидиса из тридцать второго номера?
Портье напрягся. По-видимому, он был не силен в языке Расина, но после краткой напряженной борьбы с лингвистическим кретинизмом, вдруг улыбнулся, и, с облегчением кивнув постояльцу, обернулся к деревянным ячейкам с номерами.
- Sie haben zwei-und-dreißig gesagt?[49]
- Да, - подтвердил мужчина.
- Leider, nein[50].- Развел руками портье, снова оборачиваясь к клиенту. - Ich bedauer.
- Не страшно, улыбнулся мужчина и, бросив искоса взгляд на Олега, пошел обратно к лестнице, явно забыв, что перед этим собирался в ресторан.
Олег проводил его взглядом, не торопясь, допил кофе и коньяк, докурил сигарету, и только после этого поднялся из кресла. Бросив взгляд через высокое и достаточно широкое окно, чтобы оценить состояние внешнего мира - что в Амстердаме, как известно, никогда не лишне - он закурил очередной "житан" и пошел к лестнице. Сердце в груди стучалось, как заживо замурованный узник в дверь темницы. А из мыслей в голове была одна, но зато какая!
"Не один! Я не один! Господи! Я не один! Не один!!!"
В дверь постучали. Короткий, решительный, но все-таки скорее интеллигентный, чем бесцеремонный стук.
- Да? - Виктор открыл дверь и вопросительно посмотрел на высокого молодого мужчину, который то ли подал ему внизу, в фойе, знак, то ли не подал, но вот теперь стоял здесь, перед дверью Федорчука.
- Доброе утро, господин Халкидис, - у мужчины было открытое лицо с правильными чертами, крепкий подбородок и холодноватые голубые глаза, отдающие опасной сталью. - Скорее всего, мы незнакомы, но...
Текст и манера говорить - мужчина вымучивал не слишком хороший, хотя и вполне уверенный французский с сильным немецким акцентом - не вязались с обликом сильного и, возможно, даже опасного человека. Во всяком случае, чутьем Вощинина Виктор склонен был этого человека скорее опасаться или, во всяком случае, принимать в расчет, чем наоборот. Тем удивительнее было поведение незнакомца, которое в нынешних обстоятельствах, могло означать...
- Вы из какого номера? - Спросил Виктор, переходя на немецкий.
- Из тридцать третьего...
- Цыц?! - Метаморфоза была несколько более неожиданной, чем можно было представить даже в этих, по-настоящему экстремальных, обстоятельствах. Федорчук, с которым чуть не приключился "родимчик", сам не заметил, что перешёл на "великий и могучий".
