А на следующий день, ровно в шесть часов вечера она подошла к памятнику павшим в Мировой Войне и остановилась, с замиранием сердца ожидая, что будет дальше, и будет ли это "дальше" вообще.
Часть II. Будет день
В небесах, на суше и на море
Будет день, мы верою полны.
Мы пройдём победным ураганом
И рассеем призраки войны!
"Теплоход Комсомол" (В. Соловьёв-Седой - П. Белов) 1937
Из газет:
Смерть короля Георга V может вызвать новый политический кризис.
Убийство судето-немецкими террористами начальника полиции в города Теплице (Чехословакия), взрывы и массовые погромы государственных учреждений, уничтожение собственности принадлежащей чехам и евреям.
Падение правительства Лаваля. Новое правительство Французской республики сформирует Альбер Сарро.
Интермеццо-1.
Кремлёвские разговоры.
Иногда важны не столько слова, сколько интонация, с которой они сказаны. Взгляд, жест, капля пота, не вовремя скатившаяся по виску... А еще "запах" искренности или лжи, эманация страха, любви или еще чего-то, но порой это что-то оказывалось для него важнее содержания беседы.
Вчера у него был с докладом секретарь ЦК Ежов. Все еще секретарь...
"Пока еще..." - Сталин не пропускал ни одного слова из тех, что звучали сейчас в его кабинете, но это не мешало ему думать о своем, тем более что и "свое" и "чужое" было об одном и том же.
- У вас, товарищ Штейнбрюк, есть сомнения в искренности нашего нового германского друга? - Спросил он, уловив легкое изменение в интонации разведчика. Уловил, спросил, прекрасно понимая, как ломают и корежат докладчиков его неожиданные вопросы, да еще и сам "сыграл" интонацией, отметив второстепенное, в сущности, слово "новый".
Какая на самом деле разница, новый это друг или старый? Да и не друг он - гусь свинье не товарищ... Старый или новый, искренний или нет, главное: этот баварский барончик дал нечто такое, что дорогого стоит. А может быть, и вовсе не имеет цены, потому что одно дело, когда "безотказный" Генрих выкладывает на стол "ожидаемые", но весьма сомнительные факты, и совсем другое - когда речь идет о настоящем шпионаже. И ведь он даже не удивился, прочитав в записке Урицкого бесстрастный отчет о "подвигах" секретаря ЦК.
"Не удивился..."
Почему? Да потому что про Зиновьева, Каменева, Троцкого... про всех этих бесов он знал много такого, о чем просто нельзя было говорить вслух. И они про него знали. Но был ли кто-нибудь из них настоящим шпионом? Мог ли стать? Нет, не мог. Как не мог, не смог бы ни при каких обстоятельствах стать шпионом немцев или англичан он сам. Как не был немецким шпионом Ленин, как бы не исходили ядовитой слюной, в сотый раз твердя об этом, злопыхатели. Ильич использовал немцев в своих целях... Мог он сознательно подыгрывать им? Да сколько угодно! Это же политика, в конце концов, а не институт благородных девиц! Но шпионаж... Не двурушничество, не политическое интриганство, не ревизионизм, в конце концов... А вот услышал про Ежевичку и... Гнев? Был и гнев. А вот удивления не было. Почему?
"Потому что не тот уровень. Дрянь человечишка... Впрочем, и Зиновьев... А Троцкий?"
Увы, этот каяться не стал, и не станет. Да и не надо! А Ежов... Если у Сталина и были сомнения, после вчерашней встречи их не осталось.
"Предатель. Мразь!"
- У вас, товарищ Штейнбрюк, есть сомнения в искренности нашего нового германского друга?
- Сомнения должны быть всегда, товарищ Сталин. - Отто Оттович Штейнбрюк удар держал хорошо и "эманация" у него соответствующая: эманация правильно понимаемой - (австрияк!) - субординации, опаски, не без того, но и уверенности в своей правоте, а это, порой, важнее иных обстоятельств.
- Сомнения должны быть всегда, товарищ Сталин, - сказал Штейнбрюк, - особенно в такой работе как наша. Однако замечу, что события последних дней эти сомнения сильно поколебали.
"Еще бы!" - Сталин подошел к столу и взял коробку папирос, успев бросить быстрый, но ничего не упускающий взгляд на разведчиков. Урицкий и Артузов сидели рядом, но возникало ощущение, что комкор корпусного комиссара попросту не замечает.
