Седой, оглянувшись на них, продолжал неохотно долбить породу. Колесников пытался разнять дерущихся, но это было не просто сделать. Золото, что ли? От этой мысли Актер пришел в смятение. Нельзя сказать, что он душу бы положил за деньги. Нет, скорее его привлекали всякие приключения, он никогда не крал — ни в школе, ни на заводе, ни в армии, но если золото само пришло в руки, он бы от него не отказался. Аметистов тронул было лошадь, но остановился. Приказано же не подъезжать.
Колесников, все еще пытавшийся разнять борцов, обернулся к нему:
— Помоги! Они друг друга до смерти убьют.
«Пусть убиваю», мне-то что,— подумал Актер,— но вот золотишко надо выхватить. Раз так сцепились,— значит, нашли самородок». Он ударил лошадь каблуками.
— Едет,— шепнул, наклоняясь к своим, Колесников,— Глядите, ребята!
Лошадь задышала над самым ухом.
— А ну, уймись,— приказал Актер и ткнул в спину Нерубайлова карабином. В тот же миг Колесников рывком выхватил у Актера оружие. Лошадь взвилась, но Нерубайлов уже висел на всаднике. Он сбросил Аметистова на землю, тот руками и ногами отпихивал навалившегося Нерубайлова, но к ним кинулся Чалдон, блеснуло кайло, и с Актером все было кончено.
Колесников отвел глаза от лежащего тела и заметил прицельный, жесткий взгляд Соловово. Тот стоял на бруствере шурфа и смотрел прямо на него.
Чалдон и Нерубайлов занесли под сосны Аметистова. Положили его на мох, забросали ветками и хворостом. Лошадь привязали поблизости. Она еще могла понадобиться. Вдруг заскрипела трава, и голос Соловово крикнул:
— Едут! Скорее в канаву!
Колесников кинулся к лиственнице у самой просеки, выглянул из-за нее. В промежутках между деревьями виден был конный. Кажется, Глист. Надо его встретить так, чтобы он не успел выстрелить: один выстрел — и все пойдет прахом. У тех в руках Альбина, а у них одна только обойма на карабин.
— Чалдон,— сказал он,— возьми карабин и дай ему проехать. Стреляй только в крайнем случае. Лучше бы его напугать. Не надо тех, внизу, тревожить. Мы с Нерубайловым к канаве. Как только он подъедет к нам, заходи с тылу. И действуй.
Через несколько секунд Колесников рядом с Соловово орудовал кайлом, а Нерубайлов, присев на корточки, рассматривал комки, в которых, если их покорябать, тускло светилось золото.
Затопали копыта, и Колесников обернулся. Глист подъезжал лихо. Заметно было, что он пьян. У самого шурфа, почти наехав на сидящего на корточках Нерубайлова, он осадил лошадь и заорал:
— А ну, грузи золото, работнички! Мешки привез! И он сбросил прямо на Нерубайлова груду пыльных мешков.
Колесников осторожно, стараясь не спугнуть его, стал спускаться с бруствера шурфа. Глист веселился.
— Трудовой народ! — орал он, и лошадь приплясывала под ним, понукаемая каблуками,— жратву вам привез. Вкалывайте получше! Кто не работает — тот не ест.
Нерубайлов встал, почти касаясь его сапога, погладил лошадь по крупу и взглянул на Колесникова. Сзади неслышными прыжками подбегал Чалдон, держа наперевес карабин.
Слезь,— сказал подходя Колесников.— Чего гарцуешь-то? Расскажи, что там?
И тут неизвестно что встревожило Глиста. Он взглянул на Нерубайлова, на подходившего Колесникова и натянул поводья. Лошадь осела на задние ноги,, готовясь повернуть, и тут Чалдон ткнул сзади ему ствол под лопатку и сказал негромко:
— Однако, слазь, паря!
Глиста всего выгнуло вперед от прикосновения дула, он открыл рот, хотел что-то сказать, но вдруг вывернулся, вынося сбоку пистолет, попытался обернуться, и тогда грянуло. Выстрел был не слишком слышен, ствол был вбит в Глиста, и тело его, вышибленное страшной силой из седла, валилось, тяжелело, падало. Федор закрыл мертвому глаза и заторопил товарищей: «Ехать надо, давеча, как я уходил, Хорь с Лепехой баял, будут Альбину сильничать. Поспешать надо».
У Колесникова дернулось и остановилось сердце. «Альбина! Она же в их руках!»
— Порхов где? — спросил Чалдон.
— Лежит на бережке, однако. Отмыл им золото и лежит бормочет. Вроде не в себе он.
— Нерубайлов, на коня! — крикнул Колесников, выхватывая пистолет из застывшей руки Глиста.— Чалдон, на второго! Я у стремени побегу!
