— Позвольте,— сказал Соловово, обретая достоинство.— Те, кого вы назвали,— попутные персонажи, а главные — Лунин, лучший из декабристов, Муравьевы, Каверин, друг Пушкина, братья Чаадаевы, Чечерин, наконец, сам Александр...
— Исидор Викентьич,— спросил парторг. На нем тоже был френч, он никогда не носил штатского.— Вы считаете себя марксистом?
— Н-не знаю,— сказал Соловово, весь сжимаясь.— Я изучаю прошлое...
— Мы поставим на защиту вашу диссертацию,— неожиданно решил парторг — Готовьтесь. Но Соловово понял, что это крах.
Потянуло гарью. Он повертел головой, всматриваясь. Сверху с гольца наползал белесый туман.
— Пал! — закричал впереди Чалдон. Все поспешно начали спускаться в котловину. Проскакал Хорь:
— Торопись, Седой!
Соловово и без того нажимал. Сапоги скользили, сердце билось рывками. Он был весь в поту. Он поскользнулся и покатился по траве, тело все ускоряло и ускоряло обороты, «сидор» то придавливал голову, то тянул вниз, трещала шея, а его несло все ниже и ниже. Он застрял в комле огромного кедра. Ломило позвоночник. Он лежал, не в силах повернуть голову. Потом попробовал приподняться, но боль взорвалась в ноге, и он понял, что сломал ее или вывихнул.
«За что? — подумал он с отчаянием,— зачем я здесь? Зачем я живу, болтаю что-то, мешаю жить другим, зачем я нужен на этой земле, где все не для меня? Возьми меня к себе, господи!»
Он не боялся в этот миг, что выглядит жалким, не стыдился слез, которые текли по щекам. Он знал, что справился бы и с большим несчастьем, но справился бы ради чего-то, какой-то цели! А ее не было, этой цели, и он валялся здесь, в забайкальской тайге, сжираемый гнусом, маленький, несчастный, больной человек. С холодной ясностью он понял, что расстается с жизнью. Перед ним почему-то возник кабинет профессора Репнина, мужская компания за жженкой. Прекрасно некрасивый Репнин тогда сказал:
— Вас, кажется, интересует Инга Михно. Я одно могу сказать своему любимому и самому многообещающему студенту: если он неспособен, подобно Христу, пройти это море, не замочив ног, лучше не ступать в его пучины.
Но он ступил. Была весна двадцать восьмого года. По Арбату тарахтели пролетки, кричали мальчишки-газетчики, торопились мимо прохожие, неторопливо оглядывая проходящих женщин, шли высокие молодые командиры в длинных шинелях. Инга стремительно подошла к нему, посмотрела глубокими синими глазами и сказала: «Исидор, я люблю вас. Я буду вам хорошей женой».
Он так любил ее тогда, так поклонялся ей, что тут же упал на колени на мокрый асфальт и поцеловал край ее манто. Она смотрела на него сверху и улыбалась. Но когда он молитвенно поднял голову снизу то увидел, что краем глаза она следит за прохожими, которые оглядывались на них, и что вся эта сцена нравится ей своей нездешностью и необычайностью. Его тонко и предостерегающе кольнула в сердце игла. Но он любил Ингу и верил ей и готов был уже к тому, что за это счастье придется заплатить очень и очень дорого...
Невдалеке между деревьями проехали Хорь и Глист.
— Какая сука этот Седой,— сказал, ощеряясь, Хорь.— Тихий, падло, а как подфартило, удрал и не свистнул.
— Ты только шепни словцо,— сказал Глист, надуваясь от новой, недавно пришедшей к нему мужественности.— Только шепни, я его, волчару, с-под земли достану.
Они проехали мимо, Соловово их не окликнул. Вот кому он нужен, только этим! И тут же увидел Алеху. Тот шел, сторожко оглядывая каждый куст, из-под ладони всматриваясь вдаль. Наверное, хотел догнать Хоря.
— Надумал предать ребят,— вдруг понял Соловово.— Узнал, что меня нет, решил, что я сбежал, и бояться ему теперь нечего. Так зачем ему молчать о сговоре у озера?
Соловово бесшумно сел. Нет, была в мире для него еще одна задача, и ради нее стоило преодолеть себя и жить. И в этот миг совсем рядом прошли Альбина и Колесников.
— Это такой мужик...— говорил Колесников.— Нет, Аля, этот не сбежит и других не продаст. Мало ли что он говорит, я не по словам, по поступкам сужу: наш он, и друг, каких мало.
Нет, он не был одинок, он был нужен хотя бы этому высокому, закаленному войной и лагерем человеку, и он обязан был быть с ним рядом.
