— Не знаю, — беспомощно отозвался я.
Мы растянулись на широком пространстве. Впереди шли шерпы, потом Соболь и Вальдек, чуть дальше — Юзек и на порядочном расстоянии от них — Весек и я. Когда мы выбрались на ледопад, нас настигло солнце. Защитные очки моментально запотели. Я продвигался тяжело дыша, шаг за шагом, не видя ни друзей, ни деталей местности. Перед глазами у меня маячили только смазанные следы, уходящие вверх. Но в этом была и своя положительная сторона. Я не видел, что до цели еще далеко, много часов пути. Я знал только одно — надо сделать шаг, еще шаг и… продолжать идти дальше. Голова пылала огнем. Я сорвал шапку.
— Марек! Немедленно надень! Замерзнешь, идиот! — донесся до меня голос Весека.
Ага, значит, он здесь.
— Послушай, почему ты такой потный? — услышал я через минуту.
Он снова заставил меня думать, искать ответа. Я стряхнул с себя оцепенение, сосредоточился и почувствовал, что у меня жар.
«Черт возьми! Я заболел!» — Меня охватил страх. Но не надолго: минуту спустя я снова отключился. Я знал только, что продолжаю идти. В этом сомнений не было. Стой я на одном месте, Весек, наверно, кричал бы на меня. А этого я не слышал. И я был доволен. Я делал очередной шаг и мысленно бормотал: раз, два… и так до пятидесяти. Когда сознание прояснялось, я видел перед собой размытый силуэт Весека. Горы широко раздались, стали более низкими, молочно-белыми и настораживающе уродливыми. И все это как бы смазано.
Около десяти мы добрались до высоты 5400 метров, до «единицы». Кажется, минут через двадцать после Соболя. Мне сделалось настолько лучше, что я снова вернулся к реальности. Мы сидели на рюкзаках, и я чувствовал, как меня бросает то в жар, то в холод.
— Я что-то паршиво себя чувствую, и зуб болит, — жаловался Юзек.
— Знаешь, у меня тоже жар, — шепнул я ему на ухо. Больше мне нечем было похвалиться.
Я понимал, что должен сократить время отдыха и выйти раньше остальных, иначе опять буду плестись в хвосте. Через несколько минут я заставил себя подняться, натянул рюкзак, и мы вместе с Весеком двинулись вверх. Сразу вслед за нами поднялись остальные, а потом и шерпы. Я шел в полубессознательном состоянии, в расстегнутой рубашке и все-таки обливался потом, но старался сохранять хороший темп. Мне очень не хотелось оказаться позади всех.
Через два часа мы миновали последние верёвочные перила; снежный склон выравнивался, впереди виднелись ещё две вешки. Сейчас доберемся до «двойки»!
Я уже заметил Анджея Петрашека в красной ковбойке и Шимека с камерой в руке. Они, вероятно, увидели нас раньше. Я шел медленно, а за мной, сворачивая на ходу верёвку, одолевал оставшиеся метры Весек. Только теперь я сообразил, что, на удивление, добрался первым. На склоне ниже нас из легкого тумана появилась следующая тройка. Шимек начал фотографировать.
Первым, пошатываясь от усталости, с низко опущенной головой плелся Соболь, за ним по пятам — Юзек, несколькими метрами далее — Вальдек. На последнем отрезке пути Юзек не выдержал, стал обгонять Соболя.
— Ты испортишь Шимеку кадр! Не беги так! — крикнул я.
Юзек свободным шагом опережал его, словно здесь была ровная местность, а мне так хотелось, чтобы видно было, как мы карабкаемся в гору и как все чертовски устали.
— Я просто не мог дождаться, когда закончится этот переход! — Юзек с облегчением сбросил рюкзак в снег. Мы сели возле «турни».
— Анджей, где Петр заложил «тройку»? — спросил Весек Доктора.
— Вон там под сераком, — повел он рукой. — Их даже видно отсюда. Погляди!
Под самым перевалом, на потрескавшемся барьере сераков, суетились три муравья, вскоре начавшие спуск. Испытывая озноб от высокой температуры, я влез в «рондо». Когда я уже лежал в спальном мешке и меня поочередно бросало то в жар, то в холод, через открытый рукав влезли Весек и Юзек. Весек зажег бутан, а Юзек намеревался забраться в спальный мешок.
— Однако же и донимает этот зуб! Кажется, у меня температура, — произнес он тоном человека, целиком поглощенного болью. — Я говорил с Доктором. Вероятно, мне завтра придется спуститься на базу.
— Держи! Выпей горячего чая. Но лучше сядь! — Весек сунул мне в руку кружку. Я напился и снова ухнул в мешок. Когда я открыл глаза, было совершенно темно. На стенах палатки колебалось пламя свечи, возле бутановой горелки, застыла неподвижная фигура, закутанная в пуховую куртку.
