— И еще, ma chérie, отправила ли ты кого на поиски цыганский красавиц?
— Да, ваше величество, хотя это и не просто было мне сделать.
— Ну, ну, ты же знаешь, что для тебя у меня нет простой задач… А propos, ты замечал, какой разумный секретарь оказался этот Безбородко. Но очень уж… Как это сказать — monstrueusement, c’est bien cela <Уродлив, именно так (франц.).>. И не казаться ли тебе, что граф Петр Александрович присылать его к нам с некий… э‑э — intention <Умысел (франц.).>. Вот уж поистине: много воинский достоинства, но двояк… Храбр умом, а не сердцем…
12
Вечером, как обычно, Анна пришла в опочивальню императрицы.
— И снова вы оказались прозорливы, ваше величество, лукав граф Румянцев. Прислал вам le monstre <Урода (фр.).> Безбородко. А у самого есть еще офицер, управитель тайной канцелярии, ну сущий розан…
— Кто таков?
— Завадовский, полковник. Лет — с тридцать пять. Из поляков. Учен у иезуитов в Орше, а потом в Киевской академии. Из повытчиков малороссийской коллегии перешел на службу к Петру Александровичу. Не трус. Фельдмаршал на награды не больно щедр, а тут сам его к Георгию представил. Вместе с графом Воронцовым трактат мирный сочинял, что с Портой подписывали.
— Ну, Annete, ты есть человек без цены. И когда все узнавала?..
— Так ведь служба…
— Ну, ну… Я понимай. А как зовут‑то сей розан?
— Петром Васильевичем.
— Гм, как же нам залучить его, чтобы… Ну, сама понимаешь…
Обе женщины помолчали. Потом Анна, как бы в нерешительности, проговорила:
— Может быть, ваше величество, будучи в Москве, изволит пригласить господина фельдмаршала для докладу по секретным делам каким… Знамо дело, приедет он не один…
— Да ты, мой королефф, все и придумывать успевал… — Императрица склонила голову набок и внимательно посмотрела на фрейлину. Та опустила глаза. — А теперь поведай, чем тебя мой циклоп‑то изобидел, что так стараешься?..
— Видит Бог, ваше величество, обиды никакой у меня на их светлость не имеется. Да что я, оне и великого‑то князя‑наследника не боле как Фидельку‑собачонку замечают… У них дела государственные…
Екатерина помолчала. Слова фрейлины напомнили ей о сыне, о нелюбимой невестке на сносях и об ожидаемом внуке. Доктор Роджерсон сказал, что роды будут трудные, поскольку у Вильгельмины, то есть у великой княгини Натальи Алексеевны, таз узок и позвоночник искривлен.
Вспомнила она и о копиях перехваченных писем, что писала тайно невестка Наталья к любовнику своему — молодому графу Андрею Разумовскому и к прусскому королю. «Мерзавка! — подумала императрица о великой княгине. — Мало того, что увечна, как Роджерсон сказывал, так еще и прусская дозорщица‑соглядатай».
Впрочем, шашни Натальи Алексеевны ее не волновали, хотя где‑то далеко и пряталась обида за недотепу‑сына, слепо влюбленного в свою жену. Больше треволнений было от собственного любимца… Впрочем, какой он любимец — супруг… Где‑то в глубине души Екатерины уже который раз шевельнулось сомнение: «Надо ли было затевать…». Молчание затягивалось.
После венчания их страсть как‑то поутихла, а затем вскорости ей донесли о странной привязанности Потемкина к своим племянницам… Не пора ли и ей‑то оглянуться, оглядеться. На одном Григории Александровиче свет клином не сошелся.
Да и не слишком ли много взял он на себя, в том числе и дел иностранных. Никита Иванович уж который раз жалуется, что агенты Потемкина за границею нарушают установления Иностранной коллегии. Не чересчур ли высоким становится и авторитет графа Потемкина в иноземных государствах. Когда уж она писала Иосифу II о княжеском титуле для Потемкина. Так на тебе — именно сейчас Мария‑Терезия, старая проныра, прислала из Вены роскошно оформленный диплом на титул «Светлейшего князя Священной Римской империи». Таким образом, сотворенное ею же «его сиятельство» превратилось в «его светлость». Надо бы покрепче привязать его к внутренним делам империи. Екатерина подняла глаза на фрейлину. Та терпеливо ждала. «А Annet’у он, как и первый Григорий, не любит»…
— Это ты правильно замечал, мой друг, дел у него много… — Императрица вспомнила и похвалила себя за то, что передала Потемкину Кричевское воеводство в Белоруссии, населенное шестнадцатью тысячами душ. Потом, помолчав совсем немного, вдруг спросила: — А как, ты говоришь, секретаря‑то румянцевского имя?..
