— О-о-о! С таким документом можно и на тот свет отправиться, — мрачно пошутил Петр Хропов и повел машину на шоссе.
Здесь, на тракте Москва — Варшава, тишина лесов сменилась скрипом, визгом, гулом, характерным только во время передвижения войск; по шоссе на восток двигались грузовые машины, заполненные снарядами, солдатами, ползли, иногда совсем открыто, танки, самоходные пушки, тянулись обозы.
— Нахально как прут! Будто по своей земле! — проговорил Вася, внимательно всматриваясь в танки, в самоходные пушки. — Это, видимо, и есть то новое, чем они хвастаются. Запомним! Запомним! Все запомним! И напомним!!
Машина шла тихо по обочинам шоссе. Иногда ее останавливали патрули-регулировщики, тогда Вася быстро подбегал к солдатам, показывая им удостоверение за подписью немецкого генерала. Солдаты, рассматривая документ, кидали завистливо-масленые взгляды на Татьяну. Ей такие взгляды были противны, но она, играя, гневно-ласково звала Васю:
— Да идите же скорее! Вы ведь с солдатами уже два года!
Петр Хропов выдавался за пленного, и на него немцы смотрели, как на изношенный, за ненадобностью выброшенный в канаву ботинок.
Проехав Гомель, пробившись через немецкую толчею и сутолоку, они свернули вправо, тронулись проселочной дорогой, а около деревушки Качан на пароме переправились через Днепр.
Татьяна, возможно, навсегда забыла бы эту деревушку, как и многие виденные ею и ничем не примечательные. Но в этой деревушке случилось вот что… Паромом управлял старичок, весь точно в узлах: пальцы узловатые, волосы на голове и борода скрученные, даже короткий нос — и тот покрыт вихреватыми морщинками. Во время посадки он всем старался помочь: то перенесет ребенка на паром, то усадит больную на хорошее место. А тут, когда машина застряла при въезде на паром, а Вася и Татьяна не в силах ей были помочь, старичок, глянув на Татьяну, сел у руля и застыл в безучастной позе.
— Помоги, дед, — открыв дверцу и не бросая руля, попросил Петр Хропов.
— Ну, я вам не помогальщик, — огрызнулся тот и еще сильнее задымил трубкой.
Татьяна сначала посмотрела на паромщика недоуменно, потом с любопытством.
— А чего же другим-то помогали, дедушка?
Когда она эти слова произнесла на русском языке, старичок даже хлопнул рукой по коленке и с нескрываемой ненавистью произнес:
— Вот догадка моя и налицо! Так и есть — русская ты, ваша милость. Те едут… Ну, что? Разве мало на земле гнусу всякого?.. А вот когда русский по ту сторону бежит, океан-море злости во мне поднимается. Отчего? Сам не знаю.
— Смел, — подчеркнуто угрожающе кинул Петр Хропов, когда машина вошла на паром.
— А тебя что туда потащило? — спросил его старичок.
— Пленный.
— Хорош лоботряс! — и как только Петр Хропов свел машину на другой берег, старичок схватил метелку и остервенело начал орудовать ею, хотя на пароме и соринки не было.
— Какой злой! — проговорил Вася.
— Славный, — опротестовала Татьяна. — Может быть, неграмотный, а душа-то в нем какая!
— Это вы его хвалите за то, что он с нами так обошелся?
— Он не с нами так обошелся, а с предателями, — и, еще раз вглядевшись в старичка, она спросила: — Дедушка, как вас звать-то?
— Донести хочешь? Валяй. Петр Егоров я.
— И я Егорова.
— Фамилия, может быть, одна, да корни разные, — ответил старичок, отчаливая от берега.
2
Только на четвертый день они очутились на территории бывшего польского государства, здесь разыскали в лесах польских партизан, которыми руководил бывший сельский учитель Шишко.
Он дал им явки в Варшаве. Сказал:
— На машине ехать нельзя: Варшавский округ — губернаторство, и гитлеровцы хватают все машины. Вплоть до Лодзи вам придется путешествовать в коляске.
— Но ведь я немецкий подданный? — возразил Вася.
— Не посчитаются: машина не военная — значит, забирай в армию…
— А как они узнают, что машина не военная? — спросил Вася, которому хотелось как можно быстрее попасть в Германию.
— Шофер-то у вас пленный?
— Да-а… — протянул Вася. — А где же нам взять коляску?
— Мы устроим.
И вот они снова катят в коляске, запряженной парой лошадок. Верно, эта совсем не походила на ту первую, на которой они выехали от Громадина. Та была на ошинованных колесах, а эта на резиновом ходу, лакированная, и кнут у Петра Хропова с длинным-длинным черенком.
