— Как видите, мы тут вдвоем, — произнес он.
В кабинете в самом деле, кроме них, никого не было: то, что Татьяна приняла было за людей, оказались портреты Гитлера, Геббельса, развешанные на стене справа. И она чуть-чуть дрогнула. Киш, подметив это, сказал про себя: «Нет. Не самодурство. Что-то другое», — и, положив на стол парабеллум, спросил:
— Каким языком с вами будем говорить? Этим? — он поднял пистолет.
— До какого договоримся, — ответила Татьяна, приближаясь к столу. — Я не вооружена. Вот, — она вскинула руки так, что платье обтянуло все ее тело. — И вам не стыдно говорить с женщиной, показывая на «пушку»?
— Я вас слушаю. А стыд? Что ж, мы с вами не на балу, — и Киш погладил оружие.
— Я передаю вам, — почти шопотом проговорила Татьяна, — от имени генерала Громадина: сдавайтесь.
Киш схватил парабеллум, навел было его на Татьяну, затем, помахивая им, бледнея, сказал:
— Не понимаю ваших условий.
«Ага, сдается!» — подумала Татьяна, и вслух:
— Условия простые: все вооружение передадите нам. Сами? Хотите — идите к нам, не хотите — как хотите.
— Наивно, мадам, — чуть подождав, ответил полковник. — Наивно, — подчеркнул он.
— Но… честно, — упрямо произнесла она.
— А если я вас сейчас же расстреляю? — вдруг грубо сказал он, одновременно думая: «А может, она от немцев?»
У Татьяны выступили капельки пота на розовых висках, но улыбнулась, произнося твердо:
— Я шла на это. Но если вы меня тронете, завтра от вас и помина не останется.
— Вы так и хотите?
— То есть?
— Чтобы от нас и помина не осталось. Ведь все наши семьи переписаны. И если мы сдадимся, наши семьи будут повешены, расстреляны, задушены! — выкрикнул последнее слово Киш и тише добавил: — Наивно. — Он некоторое время думал, глядя куда-то в сторону, совсем забыв про пистолет, потом раздельно, отчеканивая, произнес: — Нейтралитет. Понимаете? Нейтралитет. И помощь от нас — информация. Вот, пожалуйста, передайте генералу: на него через два дня будет наступление… и час скажу: семь ноль-ноль утра.
— Это ему известно и без вас. Что еще?
— О-о-о! — удивленно воскликнул полковник. — Вы настойчивая!..
— Мы все такие.
— Красивые?
— Да.
— Красивые, как вы? Не верю.
Татьяна задумалась. Перед ней пронеслась: партизанские становища, на которых она побывала вместе с Васей, Петром Хроповым и Гуториным; партизаны, суровые, обожженные войной, тоскующие по родным местам, стойко защищающие родину, и горестно, с хорошей завистью произнесла:
— Нет. Те красивей меня… Так что же, полковник?
Киш тоже задумался, затем сказал:
— Я к вашим услугам. Но тонко… По-женски — тонко, по-мужски — умно.
— Прошу проводить меня, — и Татьяна так же шумно покинула кабинет. При помощи Васи взобравшись на тарантас, она игриво, не для Киша, а для окружающих, улыбнулась и прошептала: — Плохо у вас: никто нас не остановил.
Полковник, склонив голову, тихо ответил:
— Да ведь у вас тарантас и кони такие же, на каких разъезжает наш шеф, генерал Вильдемут.
«А-а-а! — про себя воскликнула Татьяна. — Громадин и тут все предусмотрел». — И, неожиданно даже для себя, предложила:
— Господин полковник, садитесь рядом. Поедемте к нам.
Киш дрогнул, посмотрел на часовых, ощупал бок, отыскивая кобуру с пистолетом, затем снова посмотрел на Татьяну, а та, взяв его за руку, потянула к себе, произнося:
— Не надо. Вот так, как я, невооруженная. Садитесь.
— Только головной убор, — сказал Киш и, крупными шагами взбежав на крыльцо, скрылся в школе.
«Придет? Нет, не придет. Нет, придет. А если он сейчас выскочит и начнет палить в нас?» — мелькнуло у Татьяны, и она посмотрела на дверь школы.
Оттуда показался Киш, обеими руками прилаживая на голове картуз с горделивым околышем. И Вася, поняв все, пряча под сиденье автомат, сказал:
— Я на козликах, Татьяна Яковлевна.
8
— Э-э-э, родные! — с визгом выкрикнул Петр Хропов, и кони рванулись, побрякивая шлеями, колечками.
Они вырвались из деревни, оставляя за собой клубы пыли, и понеслись по равнинной долине, заросшей прошлогодней полынью и репейником.
— Э-э-э! Родные! — гикал Петр Хропов, все туже и туже натягивая вожжи.
Промчавшись километров семь, перед горкой Петр Хропов отпустил вожжи, и кони пошли вразвалку, роняя с себя хлопья пены, а он, повернувшись, посмотрел сначала на Татьяну, потом на Киша. Татьяна вся пылала румянцем, Киш, нахлобучив картуз, придерживая ее под руку, сидел иссера-бледный.
