В сторону Сванна - страница 170

, и, наконец, по причине широкой ленты Почетного легиона на шее; но на самом деле, по всему тому, что этот персонаж воплощал во сне и о чем ему напоминал, это был именно Форшвиль. Дело в том, что из неполных и меняющихся картин уснувший Сванн извлекал ошибочные выводы; правда, при этом в нем на мгновенье просыпалась такая созидательная сила, что он обретал способность воспроизводить себе подобных, как простейшие; теплом собственной руки он сотворял чужие ладони, чувствовал их рукопожатия, а из ощущений и впечатлений, прежде чем он успевал их осознать, рождались неожиданные повороты сюжета, которые, следуя логическому его развитию, должны были в определенный момент ввести в сновидение нового героя, необходимого, чтобы привлечь любовь Сванна или разбудить его. Внезапно настала непроглядная тьма, загудел набат, жители забегали, спасаясь из горящих домов; Сванн слышал шум бушующих волн и собственное сердце, которое с такой же яростью, как волны, билось от тревоги у него в груди. Сердце внезапно забилось вдвое чаще, он почувствовал необъяснимые томление и тошноту, какой-то крестьянин, весь в ожогах, бросил ему на бегу: «Спросите у Шарлюса, куда Одетта поехала со своим приятелем провести остаток вечера, он когда-то был с ней и она ему все рассказывает. Это они все подожгли». На самом деле его будил лакей, говоря:

— Сударь, восемь часов, парикмахер приходил, я сказал, пускай вернется через час.

Но эти слова, проникая в волны сна, поглотившие Сванна, достигли его сознания лишь после того, как претерпели определенное искажение, — так луч, пройдя сквозь толщу воды, кажется солнцем; до того точно так же звук звонка в этих глубинах превратился в гул набата и породил эпизод с пожаром. Между тем декорации у него перед глазами уже разлетелись в пыль, он открыл глаза, в последний раз услышал удаляющийся шум морской волны. Он потрогал щеку. Она была сухая. А ведь он помнил ощущение холодной воды и вкус соли. Он встал, оделся. Парикмахер был приглашен на раннее утро, потому что накануне Сванн написал моему деду, что после обеда приедет в Комбре: он знал, что г-жа де Камбремер, она же мадмуазель Легранден, собирается провести там несколько дней. В памяти у него прелесть ее юного личика соединилась с красотой мест, которых он так давно не видел, и ему так захотелось в Комбре, что он решился на несколько дней уехать из Парижа. Случайности, которые сводят нас с людьми, не совпадают со временем, когда мы их полюбим: мы можем столкнуться с этими людьми до того, как все началось, и потом, когда все уже кончено, но первое появление в нашей жизни человека, которого нам позже суждено полюбить, задним числом обретает для нас силу предсказания, предзнаменования. Вот так Сванн всегда обращался мыслями к тому образу Одетты, какой она была в театре в тот первый вечер, когда он и не думал, что увидит ее опять; теперь он так же вспоминал вечер у г-жи де Сент-Эверт, когда он представил генерала де Фробервиля г-же де Камбремер. Интересы нашей жизни так разнообразны, что нередко в одних и тех же обстоятельствах вехи еще не наступившего счастья оказываются по соседству с обострением горя, от которого мы страдаем. Вероятно, это могло произойти со Сванном и не в доме у г-жи де Сент-Эверт. И даже кто знает — если бы в тот вечер он очутился в другом месте, может быть, ему выпали бы другие радости, другие печали, а вовсе не те, которые потом, задним числом, представлялись неизбежными? Ведь неизбежным казалось именно то, что потом произошло, и если Сванн готов был усмотреть предопределение в том, что решил поехать на вечер к г-же де Сент-Эверт, то объяснялось это только одним: его ум, жаждавший любоваться неисчерпаемой изобретательностью жизни и неспособный долго биться над сложным вопросом или догадаться, чего на самом деле нужно желать, прозревал неизбежность связи между страданиями, которые предстояло ему испытать в тот вечер, и еще неведомыми радостями, уже вызревавшими в недрах этого же вечера, — однако уразуметь равновесие между тем и другим было ему слишком трудно.

Но спустя час, пока он давал парикмахеру распоряжения относительно своего «ежика», чтобы не растрепаться в вагоне, мысли его снова обратились к недавнему сновидению; он вновь увидел все то, что во сне было так близко, — бледность Одетты, ее ввалившиеся щеки, осунувшееся лицо, синеву под глазами, — все это он перестал замечать с первых же дней их связи, пока испытывал к ней непрестанную нежность, и упорная любовь к Одетте надолго вытеснила из памяти первое впечатление о ней, а теперь, вероятно, пока он спал, память доискалась до точных ощущений той начальной поры. И с грубоватостью, которая накатывала на него, когда он не чувствовал себя несчастным, и сразу делала его хуже, черствее, безнравственнее, он про себя воскликнул: «Подумать только: загубил годы жизни, хотел умереть, сгорал от любви — к кому? она мне и не нравилась даже, это не мой тип!»