А бывало наоборот — Одетта собиралась куда-то уехать, и после какой-нибудь мелкой стычки, предлог для которой он же и изобрел, он решал не писать ей больше и не видеть ее до отъезда, разыгрывал серьезную ссору, чтобы Одетта поверила, что между ними все кончено: так он оборачивал в свою пользу разлуку, все равно неизбежную из-за ее отъезда, — просто эта разлука начиналась чуть раньше. Он уже представлял себе, как Одетта волнуется, расстраивается, почему он не приезжает и не пишет, и это успокаивало его ревность, помогало обходиться без Одетты, бороться с этой привычкой.
Правда, временами, где-то там, в самом дальнем уголке его сознания, куда ему удавалось вытеснить Одетту, благодаря тому, что он заранее принял решение не видеть ее все эти долгие три недели, временами проскальзывала приятная мысль о том, как она вернется и они увидятся; но мысль эта была такой ненавязчивой, что он уже прикидывал, не стоит ли удвоить срок его добровольного воздержания, раз оно дается ему так легко. Но проходило всего-то три дня — куда меньший промежуток времени, чем паузы, которыми часто перемежались их встречи, причем обычно-то он не планировал их, как теперь. И тут у него внезапно портилось настроение или ему нездоровилось, и его уже подмывало признать, что вот сейчас он переживает совершенно исключительную минуту, на которую не распространяются общие правила, поэтому в высшей степени благоразумно будет не осложнять себе жизнь еще больше, не отвергать радостей и отложить волевые усилия до лучших времен, когда они будут полезнее, — и вот уже мимолетное огорчение или хворь с легкостью загоняли волевые усилия в угол; или просто он вспоминал, что ему нужно выяснить у Одетты что-то срочное: решила ли она, в какой цвет хочет перекрасить свой экипаж, или по поводу каких-нибудь биржевых бумаг, какие акции она хочет купить, простые или льготные (неплохо было бы ей доказать, что жить, не видя ее, ему по силам, но если в итоге экипаж придется перекрашивать еще раз, а ценные бумаги не будут приносить дивиденды, это уже будет чересчур), — и вдруг, как растянутая резинка, которую внезапно отпустили, или как воздух, толкающий поршень в пневматическом двигателе, идея поскорее ее увидеть одним рывком возвращалась из дальних мест, куда ее загнали, в область реального, в круг желаний, которые можно осуществить здесь и сейчас.
Она возвращалась, не встречая сопротивления, да и какое там сопротивление: еще недавно Сванну было куда легче чувствовать, как истекают потихоньку две недели разлуки с Одеттой, чем теперь вытерпеть десять минут, пока запрягут лошадей в экипаж, который отвезет его к ней, и высидеть в карете, пылая от нетерпения и радости, в тысячный раз нежно лаская в уме мысль, что вот сейчас он увидится с Одеттой, внезапно вспыхнувшую у него в сознании, да там и оставшуюся в тот самый миг, когда она, эта мысль, была, казалось, бесконечно далека. Дело было в том, что он больше не чувствовал в себе желания немедленно ее побороть, а потому и не оказывал ей сопротивления: ведь он уже был уверен, что сможет выдержать испытание разлукой, как только захочет, а значит, можно было и отложить это испытание. К тому же мысль о встрече с Одеттой возвращалась в новом для него обличье, напитанная новым соблазном, новым ядом, который выдохся было под влиянием привычки, а теперь снова забродил оттого, что Сванн потерял не три дня даже, а две недели — ведь длительность самоотречения следует подсчитывать с забеганием вперед, исходя из заранее установленных сроков, и гарантированная радость, которой легко пожертвовать, теперь превращалась в нечаянное счастье, от которого невозможно удержаться. И наконец, дело было в том, что мысль возвращалась приукрашенная тем, что Сванн не знал, что подумает или предпримет Одетта, видя, что он не подает признаков жизни; таким образом, ему предстояло увлекательное открытие новой, в сущности почти незнакомой Одетты.
Но Одетта и раньше, когда он отказывал ей в деньгах, думала, что он просто притворяется; вот и теперь она в каждом вопросе, с которым приезжал Сванн — в какой цвет перекрасить экипаж и какие акции купить, — видела очередной предлог для встречи. Ведь она не представляла себе разные фазы его мучений и не пыталась постичь их механику, а только твердо знала заранее, чем они всякий раз неминуемо и неизменно заканчиваются. Это был, вероятно, очень здравый взгляд на вещи, хотя Сванну бы он показался весьма ограниченным: он бы, вероятно, решил, что Одетта его не понимает; так морфинист или чахоточный бывают убеждены, что до исцеления рукой подать, вот только одного из них в тот самый миг, когда он уже почти отказался от своей застарелой привычки, сбила с толку какая-то случайность, другого подкосила мимолетная хворь; и оба чувствуют, что врач их не понимает, — ведь эти, на их взгляд, случайные совпадения он, в отличие от страждущих, не принимает всерьез, а узнает в них все тот же порок, все то же заболевание; на самом же деле и то и другое неизлечимо и продолжало их терзать, пока они убаюкивали себя мечтами о благоразумии или исцелении. И впрямь, любовь Сванна дошла до той стадии, когда врачу — в том числе и самому отважному хирургу — трудно бывает решить, имеет ли смысл, да и возможно ли вообще избавить его от этого порока или этой хвори.
