Слушатели заулыбались. Улыбнулся и Григорий Иванович.
— А вы знаете, о чем говорил тогда Ленин?
— Не слыхали, а ну-ка расскажи, — партизаны подвинулись к командиру.
Русаков рассказал об Апрельских тезисах Ленина.
Разрозненные отряды партизан двух районов Зауралья были объединены под командованием Русакова. Штаб по-прежнему находился в лесах Куричьей дачи.
Неожиданно мысли Григория Ивановича были прерваны дружным смехом партизан. Это Епифан тянул к себе чьи-то торчавшие из-под нар ноги и, вытащив полусонного Ераску, усадил его возле печурки.
— Ну-ка, Герасим, сыграй что-нибудь, — попросил он и подал балалайку.
Настроив инструмент, тот вопросительно посмотрел на партизан:
— Что сыграть?
— Узника…
В землянке наступила тишина. Зазвенели струны. Усевшись на нары и подперев рукой щеку, Григорий Иванович затянул мягким баритоном:
…Сижу за решеткой в темнице сырой
Вскормленный в неволе орел молодой…
Батурин подхватил:
…Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном…
В хор партизанских голосов влился тоскующий тенор Шемета:
…Клюет и бросает, сам смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно…
Под сводами землянки, как призыв, пронеслось:
…Мы вольные птицы, пора, брат, пора
Туда, где за тучей белеет гора…
Туман исчез. Ночное небо прояснилось. Через редкие разрывы облаков виднелись звезды.
Русаков медленно пошел по лагерю. В крайней землянке слышался плач ребенка. Перешагивая через спящих вповалку людей, Русаков остановился возле стола, на котором стояла лампа.
Женщина, укладывая в постель ребенка, тянула:
А-а-а,
Бай, бай, бай,
Пойди, бука, под сарай,
Под сараем кирпичи,
Буке некуда легчи…
Русаков узнал Лоскутникову. За ее спиной, растянувшись в проходе, спал Ян.
— Здравствуй, Федосья, — поздоровался Русаков, улыбаясь. — Ивана пришла попроведать?
— Ага. Вот только Василко отдохнуть не дает, — показала она глазами на ребенка. — Два года скоро, а все неспокойный, — вздохнула женщина.
— В отца, — улыбнулся Григорий Иванович, — непоседа.
После войны с немцами Ян вступил в партию коммунистов. Старый Лоскутников умер. Хозяйство легло на плечи Федосьи. Русаков при встрече с нею всегда вспоминал жестокую расправу Пашки Дымова над Яном. Пытливо глядя на женщину, думал: «Любит, видать, своего Яна».
— Не боялась к нам идти?
— Нет. Сказала соседке, что иду к сестре, в Узково. Ты, Григорий Иванович, моего-то Ивана сохрани, — слабо улыбнулась женщина.
— Сохраню, Федосья, сохраню, вот прогоним беляков, вернется домой.
— Скорей бы. Плохо без мужика в хозяйстве, все валится, да и Пашка Дымов лютует. Убить, говорит, тебя надо за то, что за пленника вышла, да к тому еще коммуниста.
Отряд спал. Григорий Иванович тихо пробирался к своей землянке, когда его остановил пожилой партизан:
— Погоди. Так, стало быть, товарищ Ленин сказал, чтобы землю передать мужику?
— Да, об этом он говорил и раньше.
— Ну, а Колчаку по своей партизанской доброте мы, так и быть, отмеряем три аршина. Хватит ему!
— Он, говорят, длинный Колчак-то, — усмехнулся кто-то.
— Ничего ноги ему подвернем!
Мальчишка торопливо погонял коня. На неокрепших плечах болтался пиджак, видно, снятый со взрослого, из-под шапки выглядывали льняные волосы, лезли в глаза. Увидев командира, соскочил с седла и козырнул:
— Связной партизанского отряда Дорофей Третьяков!
— Знаю, знаю, Дороня, рассказывай, что там у вас на заставе? — улыбнулся Григорий Иванович.
— Все в порядке, товарищ командир.
— Ну как, привыкаешь к партизанской жизни?
Лицо подростка расплылось в улыбке.
— Мне бы, Григорий Иванович, винтовку… — протянул он. — Какой я партизан без оружия, — серые глаза Дорони просительно смотрели на Русакова.
— Хорошо, ты ее получишь, только сейчас у нас с оружием плоховато, но винтовка у тебя будет, дай только время!
Когда молодой всадник повернул коня к заставе, Русаков, посмотрев ему вслед, подумал: «Хороший парнишка. Если бы не он, пришлось бы нам туго…»
О подвиге Дорони долго говорили в партизанском отряде. Случилось это летом прошлого года.
Дороня Третьяков прибыл в партизанский отряд из села Станового, где батрачил у попа. В отряд пришла группа людей. Их привел человек, одетый в генеральскую шинель. Его молодое лицо с гладко выбритым подбородком, с мягко очерченными губами, строгими темно-карими глазами, было сурово. Высокий лоб незнакомца прикрывала серая офицерская папаха.
