Проехали какую-то поляну. Под копытами коня захлюпала вода.
«Болото», — пронеслось в голове Третьякова.
— Закрой глаза, а то выхлещет тальником, — послышался спокойный голос заимщика. — Вишь, какая темень.
Кустарник кончился, и ночных путников вновь окружил густой бор.
— Ты сиди, а я поведу лошадь в поводу. — Заимщик слез с тарантаса и, петляя между вековых сосен, медленно повел коня за собой. Стали попадаться коряги и бурелом. Тарантас кидало из стороны в сторону. Боясь вывалиться, Третьяков крепко ухватился за край плетеного коробка. Ночной мрак постепенно рассеивался. Деревья выступали отчетливее.
— Скоро будем на месте, — влезая в тарантас, заговорил Толстопятов.
Откуда-то потянуло дымком. Сосновый лес оборвался неожиданно, и впереди открылась широкая поляна. На опушке виднелся шалаш, покрытый хвоей. Возле него, наблюдая за приезжим, лежали два человека.
«Место выбрано неплохо. Видать, вожак банды — опытный военный…» — Размышления Третьякова прервал зычный голос заимщика:
— Эй, караульщик. Уснули, что ли?
— А ты не пяль хайло-то, — послышалось в ответ. — Без тебя службу знаем. — Поднявшись с земли, двое бандитов подошли к тарантасу. — А это что за хрухт? — тыча пальцем на Дороню, спросил один.
— Помощника вам привез, — отозвался Толстопятов. — Сам-то где?
— Спит еще. Вчерась Лукерья приехала. Гуляли целый день. Как с табачком?
— Привез маленько, — передавая листовой табак, ответил Толстопятов. Помолчав, спросил: — Как сама-то?
— Лютует. Точно ее собака бешеная укусила. На всех кидается, нагайкой хлещет, по скуле тычет… Чисто ошалела.
— Может, лучше и мне не показываться ей на глаза? — неуверенно спросил Толстопятов.
— Ничего, поезжай. Может, сменит гнев на милость.
— Ладно, так и быть поеду, да и человека надо представить Семену Викуловичу. — Заимщик взялся за вожжи.
Вновь потянулся бор. Под колесами мягко оседала хвоя, и через редкие просветы деревьев просачивались первые лучи восходящего солнца. Воздух был наполнен запахом смолы и увядавших трав. За ночь хлопотливые паучки сплели на них тончайшие паутинки и утренняя роса, переливаясь, сверкала, разноцветными красками. Дороня зорко оглядывался, стараясь запомнить местность. В полкилометре от заставы он увидел неширокую поляну, на ней несколько шалашей, покрытых травой. Возле них суетились люди.
«Бандиты», — промелькнуло в голове Третьякова. Часть «спасителей» была одета в казачью форму, но без погон, иные — в штатское платье, на третьих висели дырявые татарские халаты, обнажая давно немытое тело. Всем этим сборищем распоряжался атлетического сложения человек, одетый более прилично. Толстопятов с поспешностью, которой не ожидал от него Дороня, выскочил из тарантаса и, подбежав к главарю, низко склонил стриженную под кружок голову.
— Семену Викуловичу нижайшее почтеньице.
— Здорово, — пробасил тот и сунул ему огромную пятерню.
— С прибытием супруги вашей. Как ее здоровьице? — лебезил заимщик.
Тот махнул рукой.
— Спит. А это кто с тобой? — настороженно спросил он.
— Дезертир один. Парень, похоже, надежный.
— Позови, — главарь уселся на пенек и, не спуская глаз с подходившего Третьякова, неожиданно гаркнул:
— Стоп! — Дороня остановился. — Левое плечо — кругом! — Поднявшись, Великанов подошел к Дороне и, обшарив, вытащил из его кармана револьвер.
— Так-то лучше, — осклабился он. — Где служил?
— В тридцатой дивизии штаба пятой армии.
— Когда утек?
— Нынче весной.
— Где скрывался?
— По пашенным избушкам, а когда и у своих.
— Револьвер где взял?
— У брательника. Он мне и обмундирование дал.
Начали подходить другие бандиты.
— Женат? — продолжал Допрос главарь.
— Холост.
— Не горюй, найдем невесту с французским приданым.
Среди приближенных Великанова послышался смех.
— Шашкой умеешь владеть?
— Никак нет. В кавалерии не служил.
— Выходит, дед твой был казак, отец — сын казачий, а ты… а ты… — обхватив живот руками и колыхаясь от утробного смеха, атаман закончил под хохот: — хвост собачий.
— Ой, умора, — в упоении выкрикнул один из бандитов и схватился за бока.
— Хи-хи-хи! — заливался дробным смехом Толстопятов и, вытирая клетчатым платком слезы, промолвил подобострастно: — Ну и скажет же Семен Викулович. Глико-сь, как отмочил. За его языком не поспеешь и босиком!
