Через час в кабинет ворвалась Марфа Даниловна. Держа в одной руке кнут, поправляя другой сползший на затылок платок, она зачастила:
— Михайло Иваныч, да что же это делается? Повезла, значит, я этого человека на мельницу, гляжу — сидит спокойненько. Я давай его пытать: чей да откуда. А он сквозь зубы: «Езжай, тетка». Ладно, еду. Только подъехали к развилке, вижу — он с телеги скок. Спрашиваю: «Куда?» — «Не твое дело». — «Как то исть не мое? Приказано на мельницу тебя доставить, а ты в чистом поле волком рыскать будешь, што ли?» — Марфа Даниловна обтерла концом платка потное лицо и, оглянувшись на дверь, зашептала: — А он, трижды проклят, вынул тут леворвер и давай вертеть им под моим носом. — «Привяжи, грит, тетка, язык да поворачивай обратно. А когда приедешь в станицу, скажи военкому спасибо за то, что дезелтирам подводы представляет». Тут я и обмерла, он, значит, с ухмылкой: «Чо, грит, испужалась, старая сорока? — потом как гаркнет: — Поворачивай оглобли, а то прошью тебя насквозь из леворвера!» Я, значит, по коню — хлоп-хлоп, а сама трясусь как в лихоманке.
С трудом сдерживая улыбку, Новгородцев покачал головой:
— Прошляпили мы с тобой, Марфа Даниловна, дезертира.
— А што, если наших казаков за ним послать, а? — Марфа Даниловна вопросительно посмотрела на военкома.
— Где найдешь, да и времени много прошло. Поезжай лучше, голубка, домой, отдыхай.
Вздохнув, женщина вышла.
«Итак, младший политрук продотряда Дороня Третьяков исчез. Вместо него в районе появился неизвестный дезертир. Все идет пока по плану», — подумал Новгородцев.
Проводив взглядом мчавшуюся во весь опор подводу, на ней испуганную подводчицу, Дороня зорко огляделся и зашагал к заимке Толстопятова.
«Посмотрим как примет меня тезка», — думал он. Потрескавшаяся земля, редкий полынник, степное безмолвие, знойный воздух — все начало угнетать Дороню. Он заметил далеко на горизонте темную полоску леса.
«Там должно быть жилье заимщика», — нащупав в кармане револьвер, свернул на проселочную дорогу. Вот видна уже железная крыша добротного толстопятовского дома.
Заметив дородную фигуру человека, стоявшего у ворот, Дороня поспешно свернул с дороги и, подойдя к большому зароду соломы, сделал вид, что зарывается в него.
— Помогай бог, — послышался за спиной насмешливый голос. — Что, солома моя поглянулась аль квартиру здесь облюбовал?
Дороня неторопливо повернулся к заимщику и, опустив глаза, произнес смущенно:
— Спрятаться хотел.
— Ишь ты, — ухмыльнулся хозяин и степенно погладил бороду. — Добрый человек да к тому еще к ночи от людей не прячется. Откуда? — уже резко спросил он.
— Из села Половинного, — робко ответил Дороня.
— Далеконько забрел. Дезертир? Что молчишь, отвечай.
— Беглый я, — чуть слышно промолвил пришелец.
Толстопятов, разглядывая незнакомца, обошел с боку и неожиданно толчком опрокинул Дороню навзничь.
— Теперь ты, голубчик, от меня не уйдешь, — стянув с себя опояску, Толстопятов попытался связать его. Стараясь вывернуться, Третьяков уперся ногами в толстый живот заимщика и с силой отбросил от себя. Падая, Толстопятов стукнулся головой о вагу[21] и потерял сознание.
«Кажется, немножко переборщил», — прислушиваясь к неровному дыханию лежавшего, подумал Дороня, уселся поудобнее на соломе и закурил.
Толстопятов чуть приоткрыл глаза, посмотрел украдкой на дезертира и ощупал затылок.
— Об чо это стукнулся? — как бы забыв о случившемся, спросил он равнодушно.
— Вот что, дружище, в прятки играть со мной нечего, — сердито заговорил Третьяков. — Если бы я захотел, то укокошил бы тебя вот из этой штучки, — Дороня вынул из кармана револьвер и повертел им перед носом онемевшего заимщика.
— Што ты, восподь с тобой, — после долгого молчания с трудом заговорил Толстопятов. — Разве я хотел? Упаси бог. Пособи-ко подняться. — Кряхтя и охая, с помощью Дорони он поднялся на ноги. — Однако лягаться ты мастер, так саданул, что все еще в брюхе урчит, — отряхивая пыль с одежды, сказал уже добродушно заимщик. — С виду ровно смирный, а чуть не ухайдакал. Силен варнак.
— Сам виноват. Надо различать людей, кто свой, кто чужой, — веско произнес Дороня.
