Фирсова назначили командиром эскадрона.
Сердце его окаменело к людским страданиям. Порывы бешенства, которые в нем наблюдались в Марамыше, вспыхивали все чаще.
В Петропавловске он чуть не зарубил командира своего полка из-за неудачной контратаки. Только вмешательство генерала Ханжина спасло его от военно-полевого суда.
Вскоре эскадрон Фирсова перебросили в Кулунду на борьбу с партизанами Мамонтова. Разбитый им наголову, он бежал с группой казаков в Барнаул.
Глубокой осенью пал Омск, за ним — Новосибирск. Освобождались от Колчака села и деревни многострадальной Сибири.
Зима 1920 года. Морозы сковали льдом высокогорные озера и реки. В междугорьях лежали глубокие снега. Над ними, точно причудливые замки, высились голые скалы. Угрюма, неласкова природа Алтая зимой.
Дни и ночи дует холодный ветер, сметая со склонов гор в узкие долины остатки снега. Безлюдно в алтайской тайге. Раскинув над землей могучие ветви, стоят молчаливые лиственницы. Выше тянутся заросли кедрача, за ними на самой границе леса видны уродливые деревца карликовой березы, стелющийся по земле мелкий кустарник, камни, покрытые лишайником, и ледники. Отряд Сергея Фирсова держал путь в Монголию, спасаясь от натиска Красной Армии.
Всадники приближались к границе. Вот и пограничный столб. Впереди — чужая земля.
Фирсов остановил лошадь.
— Ведерников!
Из рядов выехал Поликарп.
— В фляжке вино осталось?
— Так точно. Добыл в Онгудае!
— Передай сюда!
Казак подал фляжку Сергею.
— Езжайте. Я вас догоню. — Фирсов отъехал в сторону, наблюдая движение отряда: — Подтянись!
Когда последний всадник скрылся за выступом большого камня, Сергей подъехал к пограничному столбу, слез с коня, достал фляжку и выпил вино до дна.
— Что ж, такова судьба. От меня люди горе видели и сами лаской не дарили… — Властное лицо Сергея передернулось. Он долго стоял неподвижно, глядя на горы, за которыми лежало родное Зауралье. Вынул из кобуры револьвер. Раздался короткий выстрел. Сунувшись в снег, Фирсов затих.
Во время эвакуации белых из Челябинска в июне 1919 года триста шестьдесят заключенных были выведены из тюрьмы и посажены в «поезд смерти». Перед отправкой поезда начальник тюрьмы произнес «напутственную» речь, которая в основном сводилась к ругани и угрозам.
— Если кто сбежит, остальные будут расстреляны! Запомните! — Он погрозил кулаком молчаливо стоявшей толпе заключенных и подал команду.
— По вагонам!
«Поезд смерти» на станции Челябинск не задерживали. Впереди в классных вагонах ехала контрразведка, в середине состава — в заколоченных наглухо теплушках — заключенные, сзади — конвойная команда.
Стояла жара. В переполненных до отказа товарных вагонах люди изнемогали от жажды и духоты. Во время стоянок на отдельных разъездах контрразведчики стреляли по теплушкам, посылая «счастливые» пули в арестантов.
В одном из вагонов заключенные прорезали пол. Восемь человек выпрыгнули на полотно железной дороги. Побег был обнаружен на станции. Началась расправа. Избитые до потери сознания этапники были брошены в вагоны. Неожиданно состав был остановлен в степи. Контрразведчики стали выводить заключенных, связывая их попарно. На крыше переднего вагона агенты контрразведки установили пулемет. Казалось, еще минута — и смерть начнет косить измученных людей.
Перед Новгородцевым промелькнула картина сожженной станицы, трупы людей, порка женщин и стариков, лицо Виктора Словцова. Повинуясь внутреннему чувству, он воскликнул:
— За власть Советов!
Триста шестьдесят человек подхватили боевой клич. Над притихшей степью долго звучали их голоса.
— Приготовить пулемет! — раздалась резкая команда.
— Не сметь! Стрелять не позволю, — размахивая на ходу руками, к толпе заключенных бежал начальник конвоя. — Если расстреливать, то убивайте и меня вместе с ними! — крикнул он офицерам контрразведки и встал впереди толпы.
Наступило короткое замешательство. Офицеры начали совещаться; среди арестованных послышалось легкое движение.
— Я отвечаю за жизнь заключенных! — продолжал выкрикивать начальник конвоя. — Сдам в Иркутске, тогда делайте, что хотите. А сейчас расстреливать людей не дам!
