— Бон суар, мадемуазель, как вы отдыхали? — спросил он, издеваясь, и хлопнув нагайкой по голенищу сапога, улыбнулся.
Не ответив, Нина тихо опустилась на колени перед Виктором, поправила его волосы и долго смотрела на измученное лицо.
— Трогательная идиллия, — прошипел Госпинас и крикнул свирепо: — Стать к дверям! Вы не в парткоме!
Девушка бережно опустила голову Словцова на пол и отошла.
Лежавший сделал слабое движение рукой и открыл здоровый глаз.
— Знакомьтесь, Нина Дробышева здесь, — пнул Виктора носком сапога Госпинас.
Избитый с трудом поднялся на ноги и, шатаясь подошел к Нине:
— Крепись, — пошевелил он губами и опустил горячую голову на ее плечо.
— Начинаем, господа, — обратился Госпинас к офицерам.
Те подошли к столу.
— Я последний раз спрашиваю, Словцов, намерены вы изменить свои взгляды и идти добровольцем в армию? — спросил Госпинас.
— Нет, — послышался ответ.
— Намерены вы сказать имена челябинских коммунистов?
— Нет.
— Так. А вы, Дробышева? Все еще упорствуете?
— Товарищей не выдам, — твердо произнесла Нина.
— Что же, придется к вам обоим применять один метод развязывания языка… Раздеть большевичку! — крикнул Госпинас. — Держать Словцова! Гирш, за работу!
Госпинас рванул Нину от Виктора, вцепился в ворот кофточки. Затрещала ткань, Нина, оттолкнувшись, прикрыла руками грудь, Гирш взмахнул нагайкой.
— Словцов, имена коммунистов, и Дробышева будет на свободе!
Защищая лицо от ударов, девушка крикнула:
— Виктор!
Словцов бился в руках державших его офицеров. Непонятно, откуда бралась сила у этого человека. Наконец ему удалось вырваться, и он бросился на Гирша.
Началась свалка. Разъяренные контрразведчики били Виктора чем попало. Госпинас спокойно курил, наблюдая происходящее.
— Дробышева, скажите адрес типографии, и Словцова мы оставим, — бросил он резко девушке.
— Нина! — в голосе Виктора послышалось приказание. — Нина! — еще раз крикнул он и упал. Голос товарища придал девушке силы:
— Мерзавцы! Вы думаете побоями сломить наш дух?! — голос Нины зазвенел, как натянутая струна: — Ваша гибель неизбежна!
Весной арестованных челябинских коммунистов отправили в Уфимскую тюрьму, где в то время находился военно-полевой суд.
Поезд с заключенными шел до Уфы трое суток. Ночью стояли на глухих разъездах, дожидаясь рассвета. В темноте ехать было опасно: контрразведка получила сообщение о готовящемся нападении миньярских рабочих на поезд.
Мимо мятежного завода проехали с бешеной скоростью. В паровозной будке два колчаковских офицера следили за каждым движением машиниста. Усилена была и охрана вагонов. Толстые железные решетки на окнах, часовые у дверей, в проходах, в тамбурах офицерский контроль лишали заключенных возможности побега.
В Уфе арестованных принял конвой из казаков.
Дробышеву, как важную преступницу, поместили в одиночку, рядом с карцером.
Нина опустилась на койку. Вспомнилась записка неизвестного коммуниста, найденная в Зауральской тюрьме: «…Я знаю, я верю, ибо старый строй рушится, обломками убивая нас. Но нас много, все новые и новые силы идут под Красное знамя…» — прошептала Нина слова убитого и выпрямилась.
— Я умру. Но будет жить партия, несокрушимая, как гранит, будет вечно жить великое дело Ленина.
В окно виден небольшой кусок неба, окрашенный в мягкие вечерние тона. Камера погружалась в полумрак.
Ночью Нину вызвали в контрразведку. Переступив порог комнаты, она в изумлении посмотрела на сидевшего за столом следователя.
— А, землячка! — на холеном лице контрразведчика появилось нечто похожее на улыбку. — Не узнаете?
Девушка подумала горько: «Значит, я и теперь нахожусь в ведении челябинской контрразведки».
— Гирш Иван. Мы встречались с вами у Госпинаса. По-моему, вы не должны забыть! — заметил следователь с сарказмом. — Правда, там пришлось прибегнуть к маленькой экзекуции, но здесь, я надеюсь, мы договоримся, как порядочные люди…
— Странное у нас представление о порядочности, — усмехнулась Нина. — Бить беззащитную девушку за то, что не разделяет ваших взглядов, это вы считаете порядочностью?
— А вы как бы назвали? — сохраняя напускное спокойствие, спросил Гирш.
