«В ближайшее время вам доставят из аптеки все ваши лекарства», – сказал старший врач. Меня предупредили, чтобы я избегала всего, что угрожало целостности фиброзной капсулы моей печени, в том числе контактных видов спорта, автомобильных аварий и объятий – забавно, не правда ли?
Рэнди подъехал на машине, и меня выкатили наружу. Я попала в больницу весной, а покидала ее в самый разгар лета. Мы не возвращались в наш дом. Я только что снова научилась ходить и не смогла бы подниматься по лестнице в нашу спальню. Так что я переезжала в мой отчий дом, где на цокольном этаже разместилась арендованная больничная кровать, душ с душевым сиденьем, а также обитое мягкой тканью кресло-качалка с тахтой, которые мы купили для ребенка. Предполагалось, что за мной будет ухаживать моя мама, которая была воспитана монахинями и прекрасно понимала, какие чудеса способны сотворить тяжкий труд и добрые дела. Ей предстояло найти способ трансформировать свои мысли и переживания в более материальные проявления помощи: помогать мне принимать душ, укладывать меня в кровать, вести подсчет моих таблеток и бесчисленное количество раз пытаться уговорить меня поесть. Кормление своего собственного ребенка стало для нее наивысшей формой молитвы.
Вещи в нашем старом доме были собраны, еще когда я была в критическом состоянии – Рэнди интуитивно понимал, что мы больше не сможем жить в доме, в гостиной которого я постепенно умирала на его глазах. Я не помнила, как именно мы переезжали. Помнила только, как в один прекрасный день я оказалась в новом доме после того, как немного поправилась под присмотром моей мамы. Проблемы с памятью стали для меня удобной отговоркой в случае, когда я не могла что-то найти. Рэнди, вложив все свои силы и душу в подготовку нового дома, каждый раз комично вздыхал, когда я говорила: «Тот, кто убирал мои вещи, мог хотя бы оставить записку». Прошло уже восемь лет, а я все обвиняю воображаемых грузчиков, когда не могу найти коробку с чаем.
Вдыхая свежий летний воздух, я почувствовала сильную ностальгию по всему, что видела.
«Ух ты, это ведь твоя машина», – сказала я очевидную вещь.
Он решил мне подыграть: «Да, помнишь ее?»
«Помню-помню. Ух, я не была в твоей машине…»
«Очень давно», – закончил он за меня фразу.
Я разместилась на пассажирском сиденье, а затем бросила через плечо взгляд на заднее. Я посмотрела на Рэнди – он застегивал ремень безопасности. «И вот мы снова здесь», – это было все, что я смогла тогда сказать.
Как оказалось, порой гораздо легче где-то находиться, когда ты не обременен необходимостью на самом деле там быть. Я так долго мечтала о возвращении домой, что оно стало ассоциироваться у меня со счастливой развязкой. На деле же столь знакомое мне место, казалось, только умножало каждую понесенную мной потерю. Дом казался мне наполненным воспоминаниями о тех тысячах дней, которые давались гораздо легче, чем сегодняшний. Даже когда я набралась достаточно сил, чтобы подняться по лестнице в свою окрашенную в розовые тона комнату, в которой жила в детстве, я все равно была не в состоянии лежать горизонтально, так что не могла спать в своей собственной кровати. На цокольном этаже для меня разместили присланную из больницы специальную кровать. Сколько бы меня ни раздражали постоянное жужжание и писк аппаратуры, а также голоса людей в коридоре интенсивной реанимации, оказавшись в глухой тишине этого полуподвального помещения, где никто за мной постоянно не наблюдал, я чувствовала себя словно в склепе. Я переместилась в стоявшее в гостиной кресло-качалку.
Болезнь отвлекала меня от мыслей о смерти ребенка, и большую часть дней я не грустила о его потере. Я грустила о чем-то другом, чем-то менее осязаемом. Я грустила о своем воображаемом и несбывшемся будущем. О той картинке, которую рисовала в своей голове, но которая никак не хотела попасть в фокус. Когда я пыталась получше ее рассмотреть, то словно просматривала на белой простыне через проектор зернистую 16-миллиметровую пленку. Малейшее колебание воздуха искажало изображение. Рэнди, стоит отдать ему должное, вел себя так, словно я была единственным живым существом, которое когда-либо для него что-либо значило, и он бы с радостью прожил остаток своей жизни лишь со мной у себя на попечении. Частенько мне казалось, что ему следует жениться на ком-то другом. На ком-то, кто был не менее здоров, чем это полагается тридцатитрехлетнему человеку. Мне казалось, что я его облапошила.
