В то время когда он стоял, наклонившись, панна Тереня присела на постели. Он протянул руки и обнял ее голые плечи.
— Это ты? — едва слышно прошептала она. Коснулась его волос и, охватив руками его шею, откинулась на подушки.
Бледное осеннее солнце, казалось, уже не согревало, а только озаряло своим слабым светом лишенную красок землю. Шесть двухлемешных плугов заканчивали вспашку полей. Каждый плуг тащили две пары огромных волов. Ярма собирали у волов в складки кожу на подгрудках, врезались в шею и впивались в позвонки. Когда плуг на восемь дюймов уходил в проросшую корнями землю, глаза у волов буквально вылезали на лоб. Длинные темные пласты блестящей влажной земли ровными рядами ложились за плугом. Вслед за пахарями шествовали вороны, клюя белых червей. На еще не вспаханном жнивье толпились стада жирных гусей.
Куба сидел в стороне и внимательно следил за пахотой, невольно сравнивая свою жизнь с тяжкой участью этих волов. По иронии судьбы и ему пришлось попасть в ярмо подневольного труда, и с тех пор он все сильнее чувствовал его гнетущую тяжесть. В нем снова проснулось чувство отвращения к жизни, безразличия и презрения ко всем ее проявлениям. Прошло уже больше трех недель со времени его отъезда из Вжецион, а он все еще торчал в Скакавках. Уехал он с тем, чтобы немедленно отправиться в Варшаву и подыскать службу, так как Тереня могла стать его женой только в том случае, если ему удастся получить хорошее место. Это было безоговорочное условие пана Заброцкого. Терене было все равно, совершенно все равно: после той упоительной ночи она сразу согласилась выйти за него замуж и втайне от всех заручилась разрешением матери. Старик слышать ни о чем не хотел до тех пор, пока Куба не устроится на службу. Собственно говоря, он мог ставить любые условия, так как все отлично видели, что Куба влюблен по уши. Сама Тереня советовала жениху поскорее отправиться в Варшаву — вот он и уехал в Скакавки, не повидавшись даже с теткой Каролиной, которая письмом пригласила его в гости. Когда он в середине сентября покидал Радостов, то был уверен, что сразу поедет в Варшаву… А меж тем застрял вот в Скакавках на несколько недель…
Причиной этой задержки был страх! Одна мысль о возвращении в Варшаву, одно воспоминание о некоторых улицах и площадях приводили Кубу в такой ужас, внушали ему такое омерзение, словно ему угрожала опасность навеки поселиться в мертвецкой. Сколько раз в Скакавках, воодушевляемый любовью, он пытался собрать все свое мужество, проявить силу воли, сколько раз плачевно падал духом! Он часто воображал себя удачливым молодым женихом, который едет в Варшаву не на авось, чтобы снова оказаться в рваных брюках или обивать пороги редакции «Курьера», а с твердыми планами и с уверенностью в том, что в этом проклятом городе он может опереться на влиятельную поддержку двух — трех власть имущих особ и в течение двух — трех дней создать прочную основу своего будущего счастья. По целым дням и ночам он обдумывал подробности своего плана. Все эти размышления были по сути дела лишь поводом для мечтаний и одним из проявлений бесконечной печали и тоски по любимой, составлявших единственный смысл его жизни. Эта тоска носила характер такой же болезни, как например, воспаление легких или мозга. Изо дня в день Куба блуждал по огромному парку, по узким аллеям, похожим на корабль готического костела. На вековых деревьях этого необъятного леса едва держались светло — желтые и оранжевые листья. При малейшем дуновении ветерка они падали в лужи и покрытые плесенью пруды. Шорох листьев, громкий скрип ветвей, постоянный туман — все в этой долине настраивало Кубу на похоронный лад, все растравляло его душу, и он мысленно уносился в те края, где была она. Как одержимый, он без конца перечитывал единственное полученное в Скакавках письмо от невесты и упивался каждым его словом.
«Как жаль, — писала панна Тереня, — что все кончилось! Так бы хотелось, чтобы мы все время, всегда были вместе! В пятницу я буду в Вжеционах, и как же мне будет тоскливо в этом доме, где мы провели с тобой несколько таких упоительных часов! У меня свежо в памяти все, что ты мне тогда говорил, будто это было только вчера, а ведь с тех пор прошло уже много дней, помнишь, мой любимый… Я больше жизни люблю тебя, мой дорогой, мой единственный! Ах, все это было так восхитительно, что я с радостью думаю о нашем будущем. Постарайся поскорее получить службу и оставайся мне верен… О, как же я люблю тебя!..»
