Особых гостей в августе 1796 года принимала столица и двор Екатерины.
Два знатных шведа, граф Гага и граф Ваза, приехали и остановились у шведского посла, барона Штединга.
При дворе, конечно, все знают, что эти имена вымышлены. Но и город чуть ли не в одно время с придворными кругами узнал, что едет молодой шведский король — сватать внучку государыни старшую, Александру Павловну. А с ним герцог Зюдерландский, родной дядя и опекун юноши-короля.
Внуков поженила хорошо великая бабка. А для внучки совсем блестящую партию подыскала. Славится род шведских королей по всей Европе. Да и политические условия требуют такого прочного союза с сильным северным соседом, откуда и во времена Петра, и потом немало невзгод приходило на империю, а на столицу её новую особенно. Совершится этот брак — и надолго, если не навечно сдружатся две соседки, две северные земли.
Красавец Густав Адольф, со своими светлыми кудрями, тёмными, смелыми глазами, стройный, в тёмном наряде, похожий на рыцаря старых времён, очаровал и государыню, и двор, а больше всего невесту, прелестную пятнадцатилетнюю великую княжну, которая уже давно заглазно, по портрету, любила далёкого «суженого»…
Блестящие приёмы и праздники, как всегда, шли без конца. Королю понравилась невеста до того, что он сразу объявил императрице о согласии своём на брак…
Через несколько дней уже парк Таврического дворца, покои Гатчины, где княжна виделась с королём под кровом отца, словом, все уголки жилищ царских были свидетелями нарождения и развития чистой, прелестной любви между этими двумя юными существами. Веселье кипело волной. Дядя-регент, алчный швед, уже считал в уме все выгоды от нового союза… Но сватовство, так хорошо начавшееся, кончилось горестно, печальным аккордом.
Главным пунктом при заключении брачного договора был вопрос о вере невесты, будущей королевы. По законам Швеции, королева должна быть в одной вере с королём, а православные уставы запрещали княжне менять религию…
Зубов и окружающие его прихвостни взяли на себя все ведение щекотливых переговоров, чтобы и все награды за удачное окончание дела взять себе… Но это были не настоящие дипломаты, а ограниченные жадные интриганы… Они довели дело до громкого скандала. В самый день, назначенный для торжественного обручения, король заявил, что договор составлен неправильно, что его желают обмануть, и не явился к торжеству…
Тут же лёгкий удар разбил императрицу, которая впервые за все славное царствование получила такое оскорбление перед целым миром от упрямого, но прямого юноши.
Король и регент уехали… Больная, тоскующая, стала таять покинутая невеста, бедная влюблённая малютка, незаслуженно испытавшая такой позор…
А императрица совсем слегла… Унынием, печалью наполнились покои дворца, вся столица…
Только наглый фаворит и его приспешники, правда, задумались, но ещё не теряли своего заносчивого вида. Пока жива старая государыня — их воля и власть…
Один только уголок в окрестностях столицы представлял исключение из того, что замечалось в Петербурге, что было и везде в царстве, куда доходили вести о нездоровье Екатерины. Там грустили, плакали, молили Бога о выздоровлении императрицы…
А в Гатчине, в этой тёмной кордегардии, не только хозяин её с хозяйкою, но и все окружающие, вся эта компания несытых, грубых солдат-наёмников воспрянула духом… И с надеждой, как вороны, почуявшие добычу, поглядывают в сторону Петербурга: не прискачет ли по дороге, обставленной полосатыми прусскими столбами, печальный гонец?
Не напрасно ждут здесь чёрных вестей. Но раньше другие вести пришли.
Прискакал бывший воспитатель Александра, генерал-майор Протасов, уединился с Павлом, поговорил с ним недолго и снова умчался обратно в столицу.
К вечеру того же 17 сентября приехали к отцу оба сына.
Старший один по приглашению вошёл в кабинет. Бледен, глаза горят. Но спокоен на вид. Только руки слегка вздрагивают у юноши.
Отец, тоже бледный, взволнованный, стоит у окна, глядит в темноту ночи, словно разглядеть там что-то хочет. Подёргивается все некрасивое лицо от тика, от частой нервной судороги, обезображивая ещё сильнее и без того уродливые черты цесаревича.
