Немку Беллу Фромм чаще называли тетушка Фосс, как весьма уважаемую газету Die Vossische Zeitung, где эта журналистка работала в отделе светской хроники. Die Vossische Zeitung была одной из примерно 200 газет, которые еще выходили в Берлине (в отличие от большинства других это издание пока имело возможность публиковать независимые репортажи). Белла была полноватая, привлекательная женщина, с прекрасными глазами цвета оникса и соболиными бровями; веки ее всегда были полуопущены и прикрывали зрачки, что делало взгляд проницательным и скептическим. Она пользовалась доверием практически всего берлинского дипломатического сообщества и практически всех видных деятелей нацистской партии (немалое достижение, учитывая, что она была еврейка). Журналистка уверяла, что в высших эшелонах гитлеровского правительства у нее есть источник, сообщающий о планах властей Рейха. Она была близкой подругой Мессерсмита. Ее дочь Гонни называла генконсула дядюшкой.
Белла Фромм тоже записала в дневнике свои первые впечатления о Доддах. Марта показалась ей «ярким примером образованной молодой американки»[175]. Нового посла она описала так: «Он выглядит как типичный ученый. Его едкий юмор пришелся мне по душе. Он наблюдателен и точен. Говорит, что полюбил Германию еще в юности, когда учился в Лейпциге. Обещает приложить все усилия для того, чтобы установить прочные дружеские отношения с Германией»[176].
Далее она добавляла: «Надеюсь, он и президент Соединенных Штатов не слишком разочаруются в результатах своих усилий».
Вторая встречающая, американка Милдред Харнак, представляла Берлинский клуб американских женщин. Внешне она была полной противоположностью Беллы Фромм: стройная блондинка, очень сдержанная – просто эфирное создание. Марта и Милдред сразу прониклись друг к другу симпатией. Позже Милдред писала, что Марта – «здравомыслящая, талантливая девушка, стремящаяся понять происходящее в мире. Значит, у нас много общих интересов»[177]. Она почувствовала, что в этой «девушке, которую серьезно интересует писательство» обретет задушевную подругу[178]. «Плохо работать в одиночестве, без связи с другими людьми. Идеи рождают идеи, а любовь к писательству заразительна», – писала она.
На Марту Милдред тоже произвела хорошее впечатление. «Меня мгновенно потянуло к ней», – писала она[179]. Сочетание внутренней силы и внешней хрупкости придавало Милдред особую привлекательность: «Она не спешила говорить и высказывать свое мнение, она молча слушала, ее большие серо-голубые глаза смотрели серьезно и вдумчиво ‹…› взвешивая, оценивая, стараясь понять».
•••
Советник Гордон усадил Марту в машину молодого секретаря посольства, ответственного за протокол, который должен был отвезти ее в отель, где Додды планировали жить, пока не снимут подходящий дом. Ее родители вместе с Гордоном, Мессерсмитом и его супругой поехали на другой машине. Автомобиль, в котором ехала Марта, двинулся на юг – по мосту через Шпрее и затем в центр города.
Длинные прямые бульвары напоминали аккуратную сетку чикагских улиц, но на этом сходство кончалось[180]. В отличие от леса небоскребов, через который Марта, когда жила в Чикаго, в последнее время по будням шла на работу, большинство зданий были невысокими (как правило, пятиэтажными), что делало город приземистым, а городской пейзаж – плоским. Большинство домов выглядели очень старыми; с ними резко контрастировали новые строения со стеклянными стенами, плоскими крышами и изогнутыми фасадами. Это были творения Вальтера Гропиуса, Бруно Таута и Эриха Мендельсона[181]. Нацисты сурово осуждали такую архитектуру как декадентскую, коммунистическую и (разумеется) еврейскую. Город так и кипел красками и энергией. Повсюду разъезжали двухэтажные омнибусы, городские поезда, ярко раскрашенные трамваи со штангами-токоприемниками, то и дело рассыпающими сверкающие голубые искры. С басовитым шорохом проезжали приземистые автомобили, в основном черные, хотя встречались и красные, и кремовые, и синие. Многие автомобили были незнакомых Марте марок: восхитительные «опели» модели 4/16 PS, «хорьхи» с угрожающим украшением в виде вложенной в лук стрелы на капоте, вездесущие «мерседесы» – черные, с низкой посадкой и хромированными деталями. Энергичный ритм большого города задавала одна из его главных торговых улиц, Курфюрстендамм, которая на самого Йозефа Геббельса произвела такое впечатление, что он даже посвятил ей эссе, в котором, правда, отнюдь ею не восхищался и называл «нарывом на теле города». «Звенят трамваи, гудят и лязгают автобусы, под завязку набитые людьми; такси и изысканные частные авто с тихим гулом катят по асфальту, гладкому как стекло, – писал Геббельс. – Проплывают удушливые облака духов. С лиц модниц, искусно накрашенных и похожих на пастельные портреты, не сходят блудливые улыбки. Там и сям горделиво расхаживают так называемые мужчины, сверкая моноклями и настоящими и поддельными драгоценностями». Берлин, продолжал он, – это «каменная пустыня», полная греха и разврата, по которой люди «радостно бредут к своим могилам»
