В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине - страница 26

В тот же вечер несколько позже семья спустилась в ресторан при отеле, где Додд, стряхнув пыль со своего немецкого (он не говорил на этом языке уже несколько десятков лет), попытался в своей суховатой манере шутить с официантами[190]. Марта писала, что он пребывал «в отличном расположении духа». Официанты, привыкшие к тому, что высокопоставленные иностранцы и нацистские чиновники ведут себя надменно, не знали, как реагировать на шутки Додда, и, по словам Марты, были учтивы до подобострастия. Еда показалась ей вкусной, но тяжелой, типично немецкой, требующей моциона после трапезы.

Выйдя на улицу, Додды повернули налево и двинулись по Бельвюштрассе. Сквозь ветви деревьев пробивался свет фонарей. На тротуар ложились тени. Приглушенное освещение напомнило Марте атмосферу погруженных в сон американских городков где-нибудь в сельской глубинке. Она не увидела ни солдат, ни полиции. Вечер был мягким и чарующим. «Все было, – писала она, – такое мирное, романтичное, странное, ностальгическое».

Додды дошли до конца улицы, пересекли маленькую площадь и вошли в Тиргартен – берлинский аналог нью-йоркского Центрального парка. В переводе с немецкого название парка означало «зоосад», или «сад зверей», или, если хотите, «сад чудовищ», что указывало на долгую историю этого места: когда-то здесь были королевские охотничьи угодья. Теперь в парке площадью более 250 га росли деревья, были проложены широкие пешеходные дорожки и аллеи для верховой езды. Сад украшали статуи. Вся эта красота раскинулась к западу от Бранденбургских ворот и граничила с богатым жилым и торговым районом Шарлоттенбург. Северную границу Тиргартена омывала Шпрее. В юго-западной части располагался знаменитый городской зоопарк. Вечером и ночью парк выглядел особенно привлекательно. «В Тиргартене, – писал один британский дипломат, – среди деревьев мерцают маленькие лампочки, а в траве, как огоньки тысяч сигарет, горят звездочки светлячков»[191].

Додды вышли на Зигесаллее (аллею Победы), по обеим сторонам которой стояли 96 статуй и бюстов прусских вождей прошлого. Здесь были и Фридрих Великий, и другие, не великие, Фридрихи, а также Альбрехт Медведь, Генрих Дитя, Отто Ленивый[192] и другие немецкие герои, чьи звезды некогда светили так ярко. Берлинцы прозвали эти изваяния Puppen – куклы. Додд пространно излагал биографию каждого вождя, демонстрируя детальное знание исторического наследия Германии, полученное в Лейпциге 30 лет назад. Марта видела, что его дурные предчувствия рассеялись. «Я убеждена, что это был один из наших самых счастливых вечеров в Германии, – писала она. – Нас наполняло чувство радости и покоя»[193].

Ее отец обожал Германию еще со времен учебы в Лейпциге. В то время одна девушка каждый день приносила в его комнату свежие фиалки. Теперь, в тот первый вечер, когда семья шла по аллее Победы, Марта тоже ощутила симпатию к этой стране. Город, вся его атмосфера были совсем не похожи на то, чего она ожидала, читая в Америке новости из Германии. «Я решила, что пресса очень несправедлива к этой стране, и я хотела во всеуслышание объявить о сердечности и приветливости немцев, об этом мягком летнем вечере, напоенном ароматом зелени и цветов, о безмятежности улиц, по которым мы шли»[194].

Было 13 июля 1933 г.

Первые дни в Берлине Марта провалялась с простудой. Когда она лежала в постели в люксе в «Эспланаде», приходя в себя, ее навестила Зигрид Шульц – американка, вот уже 14 лет работавшая берлинским корреспондентом газеты Chicago Tribune, на которую еще недавно трудилась и Марта. Теперь Зигрид занимала должность руководителя центральноевропейского бюро этой газеты. Ей было 40 лет, ростом она была около 160 см (как и Марта), у нее были светлые волосы и голубые глаза. «Немного пухловата, – писала о ней Марта, – с роскошнейшими золотистыми волосами»[195]. Несмотря на скромные габариты и ангельский вид, Зигрид прославилась как среди собратьев-журналистов, так и среди нацистских чиновников цепкостью, прямотой и полнейшим бесстрашием. Она проникала на любые дипломатические приемы и часто посещала вечера, устраиваемые Геббельсом, Герингом и другими нацистскими вождями. Последний с несколько извращенным восхищением называл ее «чикагским драконом»