Правда, все обернулось не совсем так, как задумывалось. Разумеется, пример Клинкскейлса оказал определенное воздействие на здравомыслящих консерваторов, но это не мешало фанатикам плести заговоры против Хонор и реформ Мэйхью. По большому счету иначе и быть не могло: едва ли стоило надеяться, что одно политическое назначение заставит закоснелых реакционеров изменить свои взгляды. Однако принятие Клинкскейлсом новой должности привело к результату, которого Бенджамин никак не предвидел и к которому, пожалуй, не стремился. Старик не превратился в радикального реформатора, зато постепенно стал воспринимать происходящие перемены как благодетельные. По долгу службы ему пришлось вести огромную организационную работу – последний новый лен был создан на планете семьдесят два стандартных года назад, – находясь при этом в постоянном контакте с Хонор Харрингтон. Он не только вынужден был признать, что женщина может обладать способностями, отвагой и – что, пожалуй, важнее всего – чувством долга, ничуть не уступающим его собственному, но и оказался перед необходимостью лично, собственноручно претворять в жизнь реформаторские идеи, трудясь над чистым холстом, каким стал для него новообразованный лен Харрингтон.
Надо отдать старику должное: несмотря на естественную для почтенного возраста приверженность минувшему, он сумел адаптировать свое мышление к происходящим переменам. Сам Клинкскейлс по-прежнему считал себя консерватором, старающимся минимизировать вред, проистекающий из требований наиболее радикальных реформаторов, однако на практике выходил далеко за рамки консерватизма. Сама Хонор порой удивлялась его суровым отзывам о «смутьянах», пытающихся повернуть историю вспять.
Всякий, набравшийся мужества напрямую спросить Говарда, что заставляет его поддерживать новшества, получил бы весьма простой ответ: долг перед землевладельцем. Не удовлетворившись и проявив настойчивость, упрямый интервьюер после долгих трудов смог бы добиться признания в том, что помимо долга регент руководствуется и глубоким личным уважением, которое стал испытывать к Хонор, познакомившись с ней поближе. Однако Клинкскейлс никогда не раскрыл бы перед посторонними подлинного отношения к этой женщине, к которой при всем признании за ней достоинств воина, вождя и правителя он испытывал… отцовские чувства. Говард гордился ею, гордился искренне и глубоко, как мог бы гордиться родной дочерью, – но, пожалуй, убил бы на месте всякого, позволившего себе намек на его чувства. Подобно многим людям, испытывающим сильные, глубокие переживания, он всячески старался скрыть их от окружающих. К этому его приучила и работа в службе безопасности: он не мог позволить себе проявлять эмоции, не рискуя обнаружить свои уязвимые места. Внешняя бесстрастность стала для него привычной маской, из чего, однако, вовсе не следовало, будто регент не отдает себе отчет в том, что и как чувствует он на самом деле.
Отчасти именно поэтому его в настоящий момент терзало беспокойство. Хонор покинула лен, оставив горы незавершенной работы. Хуже того, не объяснив подлинной причины своего скоропалительного отлета. Разумеется, она дала целую кучу правдивых объяснений – он знал, что леди Харрингтон никогда не лжет, и сомневался в том, что она вообще умеет говорить неправду, – однако все эти аргументы к истинной причине отношения не имели. И Говард не мог не тревожиться, ибо считал заботу о своем землевладельце первейшим долгом регента. Если в свое время Хонор не заставил покинуть планету даже заговор недоброй памяти фанатиков лорда Бёрдетта и брата Маршана, значит, сейчас ею двигало нечто весьма серьезное, а стало быть, заслуживающее самого пристального внимания.
Но даже это, со вздохом признался себе Говард, наблюдая за спуском шаттла, объясняло его дискомфорт лишь частично. Имело значение и то, что, даже проводя в жизнь реформы, в глубине души он оставался старомодным грейсонским патриархом. Он признавал, что в галактике имеются женщины (в том числе и уроженки Грейсона), ничуть не уступающие по способностям ему самому, но сердце продолжало протестовать. Для того чтобы признать за конкретной женщиной право считаться равной мужчине, он должен был сам убедиться в наличии у нее необходимых качеств. Говард находил такой подход – равно как и неизбывное покровительственное отношение к женщинам – устаревшим и честно старался изжить в себе этот недостаток. Однако он пришел к выводу, что былые представления укоренились в нем слишком глубоко и освободиться от них полностью ему не удастся никогда. И вот сейчас ему предстояло вновь столкнуться с той же проблемой, ибо на катере к нему летел блестящий специалист, высококлассный профессионал… и при этом женщина. Тот факт, что прибывающая женщина была матерью его землевладельца, а стало быть, входила в число двух или трех сотен самых важных персон на этой планете, ничуть не менял сути дела. А уж место ее рождения и воспитания резко усугубляло ситуацию.
