- Немцы уже под Ригой, - сообщил один из бородачей, с большой, почти квадратной головой. Все в его облике было угловатым: лицо, плечи, руки и ноги.
- От Риги до Пярну сто семьдесят - сто восемьдесят километров.
Так сказал второй.
- До нас еще ближе, - сказал третий, самый старший из всех, с виду лет пятидесяти. Высокий, худой, сильно сгорбленный, почти совсем седобородый. Он был в городском пальто, в домотканых галифе и в тяжелых сапогах из юфти с толстыми подошвами,
В разговор вмешался Юло:
- Они уже форсировали Даугаву. Своими ушами слышал. Финское радио сообщило.
Вся комната, набитая людьми, загудела,
- Неужели уже Даугаву?
- Уже, уже. Остальные немецкие войска прорываются на восток, и только малая часть направилась на север, в нашу сторону.
- Это точно?
- Финскому радио можно верить.
- Сейчас никакому радио нельзя верить. Все врут. Сплошная пропаганда.
Это сказал хуторянин с озабоченным лицом, Элиас не знал точно, есть у него хутор или нет, но предположил, что он владелец хутора.
Юло грустно улыбнулся. Он всегда так улыбался, когда считал, что собеседник ошибается.
- Насчет немецких передач надо быть осторожным, финны трезвее.
Человек с озабоченным лицом не дал себя сбить:
- Откуда эти финны берут сведения? От того же Геббельса.
- Значит, Даугаву они уже перешли? - обратился на этот раз к Юло плотный краснолицый человек, тоже, по-видимому, хуторянин.
- Все западные источники сообщают об этом, - подтвердил Юло.
Угловатый верзила кинул краснолицему:
- Вот вернешься домой, немецкий офицер уже будет сидеть у твоей дочки в светелке.
И он расхохотался. Остальные тоже осклабились.
- А что финны еще сообщали?
- Уговаривают наших людей уклоняться от мобилизации, не подчиняться распоряжению советских властей и защищать свои хутора.
Элиас заметил, что Юло говорит с волнением.
- Это правильно, - сказал Ойдекопп. - Будущее эстонского народа - в его хуторах. Пока будут держаться эстонские хутора, будет существовать и эстонский народ. Большевики понимают это, иначе не стали бы они подрывать и разрушать основу нашей национальной независимости.
Ойдекоппа слушали с вниманием. Он продолжал:
- Так называемая земельная реформа - это было только начало. Мы с Юло слушали сегодня по радио речь Сталина. Сталин сказал слово в слово - завтра сами прочтете в газетах, - что немцам нельзя оставлять ни килограмма хлеба, ни куска пищи, все зерно и скот надо вывезти в Россию. А все ценное, что не удастся вывезти, надо непременно уничтожить. Я ведь правду говорю, Юло?
Юло Прууль подтвердил:
- Чистая правда. Ойдекопп продолжал:
- В Пярну уже создали истребительный батальон, который начнет опустошать деревни. Заберут зерно, угонят скот, разорят хутора. Чего не смогут взять с собой, сожгут.
Тут все заговорили наперебой.
- Красные уже взяли у меня мотоцикл и, чалую.
- Не у тебя одного. Мне пришлось отдать кобылу.
- У меня вчера свинью потребовали. Совали мне свои рубли, но чего они завтра будут стоить.
- А я больше всего за парня своего боюсь. Если попадется им в руки, расстреляют.
- Мой Каарли не послушался, поехал в Пярну. И лошадь у меня тоже забрали.
- Сегодня свинью и лошадь, завтра последний мешок зерна из амбара и скотину, А послезавтра огонь под стреху.
- Я на их мобилизацию не обращаю внимания: сына в лесу припрятал, лошадей тоже увел, а зерно зарыл в землю.
- А завтра уведут тебя самого, если ты им попадешься.
- Две недели назад они меня уже искали, только ушли с носом.
- У меня есть ружье. Если кто подожжет дом, пальну.
- Двух лошадей отдал, хватит!
- Надо бы разгромить исполком, тогда они не будут знать, у кого что осталось.
Собравшиеся жаловались и ругались наперебой. Единственный человек, который не участвовал в этой ругани, был тот самый крестьянин с озабоченным лицом, который не верил никакому радио. Он слушал-слушал и наконец сказал, что во время войны всякая власть реквизирует скот. И те, кто воображает, будто немцы у них ничего не заберут, обманывают самих себя. Но на его слова никто не обратил внимания.
Элиас следил за происходящим, сидя в стороне. Он уже слышал от зятя о реквизиции лошадей и мототранспорта и о том, что все добро увозят на восток. О мобилизации же призывной молодежи ему говорил и Роланд. Девятнадцатилетних и двадцатилетних забрали в армию. Разговоры об истребительном батальоне тоже не были для него новостью. Роланд знал даже фамилии местных жителей, которые вступили в истребительный батальон.
