Неожиданностей, однако, следовало опасаться не только со стороны велосипедистов. Невозможно было предугадать, не наскучит ли едущему впереди водителю избранное им направление и не захочется ли ему загородить нам дорогу. И такие намерения появлялись у него преимущественно тогда, когда мы пытались обогнать его машину. В ответ на предупреждающий гудок из окна обгоняемого автомобиля, как правило, высовывалась смуглая кисть руки, большой и безымянный пальцы которой соединялись очень изящным и убедительным движением. Кисть слегка покачивалась. Этот выразительный жест означал: «такика» — «минуточку, куда ты спешишь?». Пан Анджей гудком повторял свое требование, но, когда наконец казалось, что тот уступает и собирается освободить нам дорогу, решение шофера внезапно менялось, и предусмотренный правилами обгон превращался в яростную гонку.
Близость между людьми создается не столько в результате общности языка или обычаев, сколько благодаря способности предвидеть реакции ближнего, угадывать его мысли и чувства. В доме Стшелецких оказалась на редкость благоприятная обстановка. Мы попали в самый разгар подготовки к именинам хозяйки. В квартире было прохладно. Сухой зной, пальмы, удивительный город и непонятные люди — все осталось позади. Собравшиеся — несколько поддерживающих дружеские отношения польских семейств — распределяли между собой обязанности в связи с предстоящим приемом. Решали, кто приготовит бигос[49], кто принесет пластинки, а кто — рюмки. Весело сплетничали.
Нас тут же посвятили в дела местной инженерной колонии, потихоньку показывали сюрпризы — соответствующие случаю эпиграммы и карикатуры на служащих электростанции. Мы сразу почувствовали себя полноправными членами этого маленького заброшенного в чужой мир общества и свободно вздохнули, оказавшись в такой знакомой, варшавско-интеллигентской обстановке. Никто не должен был заниматься нами — мы не были пассивным объектом официального гостеприимства. Ведь мы приехали с родины, и поэтому нас принимали как родных, привезших весточки от самых близких. Все с благоговением курили наши сигареты «Грюнвальд» и буквально засыпали нас вопросами. Тут роли переменились: обыденность, спасаясь от которой мы попали в эти далекие края, становилась нашей привилегией, вызывала зависть и тоску.
К вечеру появился Салех, арабский приятель наших новых друзей. Мы были предупреждены о его приходе: нас очень деликатно попросили приготовиться к тому, что атмосфера непринужденности будет несколько нарушена.
— Он обаятельнейший человек и все понимает, — сказала пани Стшелецкая, — но он страшно впечатлителен, и его очень легко обидеть. При нем нужно говорить осторожно.
На Салехе был серый фланелевый костюм, но даже сегодня, вспоминая об этом человеке, я вижу его как бы сошедшим с персидской миниатюры, закутанным в шелк, с цветком розы в длинных пальцах. Этот тип утонченной красоты нам знаком по восточной поэзии и живописи. Необычно удлиненные конечности, женственная мягкость движений, безупречный овал лица, нежный, задумчивый взгляд и по-детски пухлые губы.
Казалось удивительным, что Салех — инженер-электрик и приехал сюда на машине. Я ждал, что он начнет читать стихи или кто-нибудь подаст ему лютню, но пани Стшелецкая подошла к нему с бутылкой чистой «водки выборовой», и Салех, осыпаемый остротами, принялся наверстывать упущенное.
Около полуночи хозяин предложил поехать покататься. На трех автомобилях мы двинулись по безлюдным аллеям района особняков. Я ехал в первой машине с инженером Срочинским и его женой, процессию замыкал белый «шевроле» Салеха, в котором сидели капитан и секретарь посольства. Вскоре мы оказались в пустыне, казавшейся пепельно-серой в свете луны, а потом снова проехали мимо опустевших кофеен и внезапно свернули с широкой асфальтированной дороги в лабиринт узких улочек старой Басры. Теперь мы двигались медленно — автомобили с трудом помещались между стенами домов. Город казался вымершим. Только бездомные псы рыскали по водосточным канавам да нехотя отступали в тень ночные сторожа с винтовками за спиной. Мы кружили по закоулкам района халдейских христиан, где деревянные балкончики почти смыкались над нашими головами, а из-за угла виднелся темный силуэт храма с глубокой нишей мавританских ворот — скорее крепости, чем церкви.
