— А вот мне до сих пор непонятно: зачем газ сжигают просто так? Разве нельзя перекачивать его куда-нибудь по трубам? Или построить рядом со скважиной какой-нибудь завод… Скажи, зачем его сжигают?
— Я не знаю, — честно признался Смоляков.
— Ты должен знать. Ты все должен знать. Ты везде побывал. И ты старше меня.
Смоляков ничего не ответил. Он зашагал размашисто и быстро, уставив взгляд в землю. Всякий раз, когда Анюта, сама того не желая, напоминала о разнице в возрасте, ему очень хотелось остаться одному на ночной дороге, а еще лучше — оказаться далеко отсюда, на своем острове, запереться в крошечном кабинете, достать из железного ящика бутыль с надписью «Для гелиографа», в которой хранился спирт, нацедить мензурку… На материке купить спирт трудно, почти невозможно, а водка… Гадость, а не, водка. При язве лучше чистый спирт. Анюта не догадывается, какая старая перечница шагает рядом с ней, пусть и не знает. Пусть хоть для нее я буду героем-полярником, пусть…
Задумавшись, он почти натолкнулся на Анюту. Она вначале забежала вперед, а потом остановилась и ждала его, широко распахнув руки. Анюта крепко обхватила Смолякова за плечи и спрятала лицо у него на груди. Жаркое дыхание прошло сквозь рубаху, и Смоляков, покусывая губы, вначале застыл как истукан, а потом нашел в себе силы отстранить девчонку.
— Малыш, смотри вперед!.. Уже виден огонек будки, в которой я прибью оторванный каблук, и мы пойдем на теплый скифский курган смотреть далекое зарево.
— Не хочу на курган! — замотала головой Анюта, схватила Смолякова за руку и потащила его вниз.
Они сбежали по осыпающемуся склону и упали на копну сухого колючего сена. Анюта обхватила руками шею Смолякова и зашептала какие-то глупые и ласковые слова, покрывая его лицо поцелуями, а он лишь тихо гладил ее маленькие плечи и молчал.
И снова он отстранил от себя Анюту, достал из кармана сигареты, но, подумав, спрятал их. Обиженно покусывая травинку, Анюта спросила:
— Ты снова о работе задумался? Смоляков промолчал.
— Скажи мне, а белые медведи очень страшные?
— Нет, не очень…
— Ты их видел?
— Приходилось…
— И не испугался? Ни капельки?..
— Мне нельзя было пугаться. Да и времени не было…
— А волки на Севере страшные?
— На моем острове волков нет.
— А что тогда страшно?
— Самое страшное для человека, это — солитудо, — глухо проговорил Смоляков и невесело усмехнулся.
— А что такое солитудо? Он не увидел в темноте, но по голосу догадался, что губы Анюты дрожат, и сказал себе: «Ты старый хрыч, и ты не имеешь права… Понял, никакого права! Ты должен сказать девчонке, чтобы она больше не приходила. Да, сказать, и немедленно!.. У нее все это, кажется, всерьез…»
Он боялся признаться себе, что и у него, заматерелого мужика, неоднократно прошедшего и молчание полярной ночи, и угар веселья пляжных городов, и ресторанные знакомства, и отпускную любовь, и ложные клятвы, и скорое забвение, и пятнадцатилетнее супружество — боже, неужели же целых пятнадцать лет? — были легкие встречи, и разлуки без сожаления, да мало ли чего еще было в его жизни, а теперь Смоляков боялся даже подумать, что и у него «это все», кажется, всерьез.
И когда он почувствовал, что у него не остается сил подняться и уйти, он по-настоящему испугался.
Когда все это началось?
Он не помнил, была ли Анюта на лекции в колхозном клубе, если даже была, это не важно. Он не видел людей, сидящих в зале. Ослепленный ярким светом рампы, Смоляков стоял на середине сцены и что-то сбивчиво рассказывал о своей полярной станции, о выполнении программы научных исследований Арктики, благодарил сельских школьников за их трогательные подарки…
В этом маленьком селе жила мать механика Бойченко, погибшего лет десять назад на острове Голомянном. С тех пор каждый год кто-нибудь из его товарищей по зимовке во время отпуска заезжал сюда на день-два проведать старушку, заодно помочь по хозяйству.
И на этот раз, как обычно, парторг колхоза собрал людей в клуб, Смолякова пригласили в президиум, виновато извинились, что зал не полон — все в полях, хлеба осыпаются…
В середине выступления Смоляков почувствовал, что слушают его невнимательно. Парни и девчата, видно, ждали танцев…
