От главного стола донесся резкий удар молотка, и председатель призвал:
— Все готово, может, уже сядете? Рассаживайтесь, пожалуйста.
Все засуетились, а собеседники автоматически заговорили тише.
— Действительно странно. Как ты думаешь, В.С., что бы это значило?
Маркевич понизил голос до шепота, который было слышно за восемь столов.
— Я вам так скажу: Маркевич трепаться не любит, но Маркевич готов поставить свою десятку против чьей угодно пятерки, что когда наш рабби отправился в Израиль, он отправился навсегда.
Хотя считалось, что полиция в лице Хаима Иш-Кошера и Шин-Бет, представленная Авнером Адуми, «сотрудничают», тот факт, что обычно они встречались в маленьком пыльном офисе Адуми на верхнем этаже штаба полиции, временно отведенном разведке, а не в удобном и просторном офисе Иш-Кошера в противоположном конце здания, давал понять, что сотрудничество это несколько одностороннее.
По стилю они очень отличались. Иш-Кошер, в отглаженной и на все пуговицы застегнутой синей форме, в белой рубашке с черным галстуком, распространял вокруг себя атмосферу бодрой деловитости. Он легко улыбался должностной улыбкой, сверкая ровными белыми зубами, показывая интерес и понимание. Авнер Адуми — крупный, дородный, круглоголовый, с коротко подстриженными уже поседевшими волосами, среди которых изредка проглядывали прежние светлорыжие, — был без галстука и в рубашке с короткими рукавами. Его расстегнутый воротник, подобно кипе Иш-Кошера, был чем-то вроде символа причастности к политике Израиля. Он был бесцеремонен, авторитарен и редко улыбался, а если и улыбался, то немного вымученно.
— Как себя чувствует госпожа Адуми? — вежливо спросил Иш-Кошер.
— Легла на пару дней в «Хадасса», на обследование.
— Мои соболезнования.
— Ничего страшного. Просто кое-какие анализы.
— Шок от взрыва?
— Доктор говорит — нет. Завтра, наверно, будет дома. Позже, вероятно, придется опять лечь на несколько дней. — Он взглянул на кипу Иш-Кошера. — Это твои люди устроили, что я не могу навестить ее в шабат.
Быстрая, легкая улыбка.
— Мои люди? А, ты хочешь сказать, религиозные. Ну, почему же, навещать можно. Дело в том, что пешком не доберешься, а ехать автобусом или на машине, значит осквернить шабат.
Адуми сердито погрозил ему пальцем.
— В один прекрасный день все остальные откажутся терпеть это, Хаим.
— Тогда государство перестанет быть еврейским государством.
— Это будет нормальное еврейское государство, но для всех евреев, а не только для вашей небольшой горстки. Ладно, к делу. Нашли что-нибудь по Мимавету?
— Нет, но я уверен, что охотились за ним. Его бизнес…
— Темные дела? Ворованные машины? Он имел дело с арабами?
— Насколько мы знаем, нет. Но в этих делах с машинами всегда кто-нибудь недоволен. Покупатель думает, что его надули, или продавец считает, что мог бы получить больше. Или заподозрил, что Мимавет что-то припрятал. В конце концов, он был брокером, и имел право только на комиссионные, не на прибыль.
— Но все опрошенные сказали, что у него хорошая репутация, что дела он вел честно.
— Да, но…
— Хорошо, не хочу с тобой спорить. Продолжай в том же духе, если хочешь, но могу сказать, что ты прешь прямо в тупик. Университетский профессор…
— Мы нашли там арабский след, — быстро сказал Иш-Кошер.
— Конечно, но нам он не годится. Он хотел помочь им, это их друг.
— Но в этом-то и дело, — возбужденно сказал Иш-Кошер. — Понимаешь…
— Да знаю, знаю. Террористы не хотят, чтобы их народу помогали. Вся эта теория, — он отмахнулся, — только теория. Террористы действуют не так. Они думают не так. Арабы думают не так. Один араб убивает другого, и семья жертвы мстит, убивая убийцу. Это понятно. Это нормально. Это не наш метод, не метод цивилизованных людей, но это понятно. Но если они не могут расправиться с убийцей, они мстят, убивая кого угодно из его семьи — брата, дядю, отца. Это уже другое дело, понимаешь ли. Нам они хотят отомстить с тех пор, как наша армия победила их в Шестидневной войне. Это нормально. Но победить армию они не могут, поэтому убивают нас, считая это разумной заменой. Кого из нас? Им совершенно безразлично. Старика вроде Мимавета, женщин, детей.
