Но о радостях будем вспоминать, жизнь есть радость".
Не языком холодного и отвлеченного разума говорит мудрость. Она — и сердце, и разум, объединенные высоким устремлением духа. Ей всегда сопутствует человечность, ибо не в себе замкнута мудрость, а для людей и во имя людей она. Поэтому улыбка мудрости ободряюща. Она понимает боязнь первых шагов еще не окрепшего творческого духа. («Замолчал? Не бойся сказать. Думаешь, что рассказ твои я знаю, что мне его ты уже не раз повторял? Правда, я слышал его от тебя самого не однажды. Но ласковы были глаза, глаза твои мягко мерцали. Повесть твою еще повтори».) Она понимает самые глубинные и сокровенные движения сердца человеческого.
Плакать хотел ты и це знал,
можно ли? Ты плакать боялся,
ибо много людей на тебя
смотрело. Можно ли плакать
на людях? Но источник слез
твоих был прекрасен. Тебе
хотелось плакать над безвинно
погибшими. Тебе хотелось лить
слезы над молодыми борцами
за благо. Над всеми, кто отдал
все свои радости за чужую
победу, за чужое горе. Тебе
хочется плакать о них.
Как быть, чтобы люди
не увидали слезы твои?
Подойди ко мне близко.
Я укрою тебя моей одеждой.
И ты можешь плакать,
а я буду улыбаться, и все
поймут, что ты шутил и
смеялся. Может быть, ты
шептал мне слова веселья.
Смеяться ведь можно при всех.
Не свысока смотрит мудрость на мир, не осудительно. Есть что-то трогательное в ее отношении к человеческому бытию. Если порою она проходит мимо, не вмешиваясь во внешнюю суету людей, то только потому, что знает: прямое вмешательство не поможет, наоборот, еще более ожесточит упрямый дух. Надо запастись терпением. Надо подождать, когда дети вырастут во взрослых.
На мощной колонне храма сидит
малая птичка. На улице дети
из грязи строят неприступные
замки. Сколько хлопот около
этой забавы! Дождь за ночь
размыл их твердыни, и конь
прошел через их стены. Но
пусть пока дети строят
замок из грязи и на колонне
пусть сидит малая птичка.
Направляясь к храму, я не подойду
к колонне и обойду стороною
детские замки.
Но духовная работа мудрости, не всегда заметная для окружающих, не прекращается ни на миг. Она повсеместна. Как детям, которых предостерегают: «Во время игры не деритесь», она говорит взрослым: «Попробуйте прожить один день, не вредя друг другу. Кажется, что в такой день, который бы человечество прожило без вреда, совершилось бы какое-то величайшее чудо, какие-то прекраснейшие, целительные возможности снизошли бы так же просто, как иногда снисходит добрая улыбка сердца или плодоносный ливень на иссохшук» землю".
3
«Все полно подвигов. Везде герои прошли». Эта тема, однажды появившись, не исчезает; она, как нарастающая мелодия в операх Вагнера, возникает вновь и вновь, подключая к себе всю мощь невидимого оркестра.
Возвращаясь мыслью к сагам и сказкам, Рерих отмечает, что в них действуют чудесные строители, творцы добра и славы, светлые воины. Мифы, которые в конечном счете являются отображением действительности, повествуют об истинных героях, живших среди людей и совершавших свои подвиги на земле. Весь опыт прошлого, действенно приложенный к проблемам современности, свидетельствует, что основой совершенствования личности и нации было почитание героизма, а цинизм был, есть и будет формой разложения.
«Наблюдать устремленное шествие героев всех веков — это значит оказаться перед беспредельными далями, наполняющими нас священным трепетом. По существу нашему мы не имеем права отступать».
«Мы не имеем права отступать. Героизм, — говорит Рерих, — это основное качество человека».
Все в человеке. Все приходит как результат его героических усилий. Собственных усилий — подчеркивает Рерих. В стихотворении «Взойду» он ставит человека перед лицом сурового и ответственного испытания. Через него так или иначе проходит каждый из нас, когда остается один на один с пугающей беспредельностью мира. Один. Без поддержки. Без помощи, видимой и ощутимой физически.
Не важно, как долго продлится такое состояние. Мгновение пронзительного одиночества может показаться вечностью. Но и наедине с бесконечностью мироздания человек должен дерзко воскликнуть, как восклицает Рерих: «И один я взойду!»
