Произошло это при почти одинаковых обстоятельствах. Только в деталях оказались некоторые расхождения. Так, одна из посетительниц уверяла, что фамилия этого человека Дубровский, другая — Зарицкий. Одна утверждала, что его «специальность» — мошенничество, другая — кражи.
— Вот к чему привела наша излишняя доверчивость! — воскликнула та, что постарше.
— Доверчивость? Ну, нет, гражданки, еще неизвестно, чего тут больше — доверчивости или... — дежурный сделал паузу, стараясь выбрать выражение помягче, поделикатнее, — ну, скажем, легкомыслия. Во всяком случае, клубок только начинает разматываться. Что-то покажет дальнейшее? А пока попрошу вас пройти в следственный отдел. Придется вам рассказать свои истории.
В «Сосисочной», что на Невском проспекте, Елизавета Кирилловна оказалась за одним столиком с летчиком гражданской авиации. Золотые нашивки сверкали на рукавах его пиджака, свидетельствуя о том, что их владелец «в чинах». Он был остроумен, производил впечатление культурного, воспитанного человека, и немолодая, имеющая взрослого сына и не менее взрослую падчерицу, женщина поддалась его обаянию.
Вышли из «Сосисочной» уже вместе.
— Вам в какую сторону? — спросил летчик.
— Туда! — показала Елизавета Кирилловна в сторону Адмиралтейства.
— Пойду-ка и я с вами. Заодно зайду в магазин головных уборов. Хочу купить фуражку.
— У вас же есть.
— Это не моя. Свою я потерял. Снесло ветром, когда высунулся из окна кабины на высоте десять тысяч метров, — пошутил летчик. — Кстати, мы еще не представились друг другу. Разрешите это сделать. Дубровский Борис Ильич.
— Очень приятно! Елизавета Кирилловна. Вы ленинградец?
— Нет, я из Тбилиси. Летаю на линии Тбилиси — Ленинград. Имею двенадцатилетнего сына. Жена умерла...
— Бедный! — посочувствовала Елизавета Кирилловна. — С кем же вы оставляете мальчика, когда находитесь в полете?
— С домработницей.
— Почему бы вам не жениться снова?
— На ком? Вы думаете, Елизавета Кирилловна, что это просто — найти в наше время серьезную, положительную женщину? Ведь мне нужна не просто жена, а еще и мать для моего ребенка. Какая-нибудь пустая девчонка, вертихвостка для этой роли не подходит. Вот и живу вдовцом...
Так, разговаривая, они шли по Невскому. Был май. Тепло. Солнечно. На углах продавали цветы. Борис Ильич купил букетик подснежников и преподнес своей спутнице. Когда проходили мимо ресторана «Нева», сказал:
— Вот сюда мы пойдем с вами сегодня вечером.
Елизавета Кирилловна не возражала. Ей было приятно, что на нее обратил внимание этот интересный летчик. Кто знает, подумала она, может быть, именно ей, Елизавете Кирилловне, в недалеком будущем придется заменить мальчику мать. Почему бы и нет? Пусть между нею и Борисом Ильичом значительная разница в возрасте — он только на один год старше ее сына, — но разве в этом дело?
В ресторане Борис Ильич вел себя по всем правилам этикета. Был внимателен к своей даме, предупредителен, приглашал ее танцевать. Потом проводил домой и, расставаясь, поцеловал руку. Обещал, что в следующий раз, когда прилетит в Ленинград, обязательно ее навестит.
И действительно, 13 мая 1968 года — Елизавета Кирилловна запомнила этот день — он пришел к ней и... остался у нее в доме на правах близкого друга. В тот же день попросил в долг 3 рубля, чтобы взять такси и съездить в аэропорт за чемоданом. А когда увидел, что в кошельке, который открыла Елизавета Кирилловна, 9 рублей, взял их все. Через несколько дней обратился с той же просьбой: одолжить ему еще немного денег, чтобы он мог купить портфель в подарок своему сыну. На этот раз Елизавета Кирилловна дала 40 рублей.
Прошла неделя. Для Елизаветы Кирилловны, голова которой кружилась от счастья, она пролетела как один день. Борис Ильич подружился с ее сыном и даже как-то повез его в аэропорт показать самолеты. В воскресенье он привел в дом какого-то щупленького человечка и представил его как штурмана своего самолета. Штурман был хмур, задумчив, молчалив — полная противоположность своему веселому, жизнерадостному командиру.
Сели обедать. Пили за здоровье присутствовавших, за успехи Гражданского воздушного флота, за ленинградцев и тбилисцев, а в заключение Борис Ильич провозгласил тост за хозяйку дома, которую наградил всевозможными эпитетами превосходной степени, и дал понять, что, возможно, в недалеком будущем за этим самым столом будет отмечаться особое торжество.
