— Бабунечка, это ж было три дня назад! — раздалось за дверью.
— А я разве говорю, что не три дня? Три дня назад, но я почти абсолютно уверена, что утром. Да, утром!
— Матильда Васильевна, нас интересует сегодняшний день! Видели вы сегодня Фиму? И покороче, пожалуйста!
— Да!
— Что — да?
— Вы же просили покороче, — тонко усмехнулась Матильда Васильевна.
— Итак, вы видели Фиму? Вы разговаривали с ним?
— Да, он всегда охотно разговаривает со мной.
— Сегодня?
— Что — сегодня?
— Сегодня вы разговаривали?
— Вы просите меня говорить короче, а сами все ужасно растягиваете. Я ведь, по-моему, вам говорила, что я была сегодня непричесана. Некоторые считают, что человек причесываются для того, чтобы нравиться. Но скажите, когда вы чистите зубы, вы делаете это для себя или для других?
— Матильда Васильевна, меня сейчас не интересует философия прически. Меня интересует, разговаривали вы сегодня с Фимой?
— Но я же как раз отвечаю на ваш вопрос. Сегодня я была непричесана, а непричесанный человек не должен выходить из своей комнаты, а может ли человек разговаривать, если он не вышел?
— Итак, вы не разговаривали с Фимой?
— Почему это я с ним не разговаривала? Мы никогда не ссорились, у нас были прекрасные отношения.
Людвиг Иванович встал и выпил воды. Он был немного раздражен, а следователь не должен раздражаться.
— Итак, сегодня утром вы Фиму видели, но не разговаривали с ним?
— Вот именно. Видела, но не вышла, не заговорила, потому что была непричесана, и, знаете, это единственный раз, когда я пожалела, что хорошо воспитана. Потому что, может быть, мне удалось бы его успокоить… — Бабоныко понизила голос и выразительно кивнула на дверь, за которой находилась Фимина мама.
— Вы его видели из окна?
— Да.
— И куда же он шел?
— Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.
— Ну, а как был одет Фима?
— На нем были феттры…
— Фетры?
— Ну, эти… короткие штанишки, блузой и открытые туфли… сандалии.
— Я понял: шорты, рубашка и сандалии… Скажите, Матильда Васильевна, а не было ли на Фиме чего-нибудь необычного… ну, такого, что нечасто надевают на себя мальчики?
Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был спрашивать прямо: «А не было ли на Фиме патронташа?» — потому что у многих людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с патронташем его и видели. И они скажут: «Да-да, на мальчике был патронташ. Такой коричневый». — «А может, желтый?» — спросит неопытный следователь. «А может, и желтый», — задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо вообразил, был желтый. «Действительно, желтый, — скажет он. — В самом деле, теперь я совершенно уверен».
Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.
— Он вообще был необычный мальчик — это было и в его внешности, — сказала Бабоныко.
— Ну, а не было ли на нем чего-нибудь воинственного?
— У Фимы? Воинственного? Он же не какой-нибудь хулиган! Нет-нет, у него не было ни камней, ни этой, как ее, шпаргалки… ну, из которой в птиц стреляют…
— Рогатки?
— Я и говорю: рогатки. Нет-нет, ничего такого.
— Но я имею в виду не столь примитивную воинственность. Вы бы не заметили, например, если бы у него были латы, шпага, пистолет или что-нибудь в этом роде?
— Пистолет? Но его ведь держат в… в конуре.
— Вы хотите сказать, в кобуре?
— Совершенно верно, я, по-моему, так и сказала.
— Кобуру бы вы заметили?
— Безусловно!
— А патронташ? — решился-таки на очень прямой вопрос Людвиг Иванович.
— О, да! Как революционный матрос… с этими ленточками на берете, в брюках клеш и в… бушмене, булате… совершенно верно, и бушлате. Да, вы знаете, в свое время, будучи немного моложе, я ведь участвовала в киносъемках, представьте себе! Я должна была изображать совершенно простую девушку. Но подумайте — рэжиссор сразу заметил, что я не того уровня. Он предложил меня перевести в дворянки. Я полагаю, у рэжиссоров глаз острый, как у расследователя.
