— Ешьте, — сказала она щедро. — Я знаю, где еще взять.
Но Людвиг Иванович внимательно смотрел на мураша, который опять прибежал и крутился возле Нюни.
— А ну-ка, девочка, побеседуй со своим Фефе — я попытаюсь определить, насколько свежая на нем метка.
Дядя Люда долго разглядывал, нюхал и даже лизнул палец, которым попробовал меловые буквы на боку мураша.
— Метка совсем недавняя, — торжественно объявил он.
— Мы их найдем! Мы их найдем! — закричала девочка и даже запела: — «Ат зары да зары, ат темна-а да темна…»
— И лучше это сделать до темна, — отвечая на свои мысли, отозвался Людвиг Иванович. — Кто знает, сколько времени мы можем выдерживать это необычное состояние… Но где искать Матильду Васильевну? Как не разминуться с Фимкой? Достаточно ли уже знаем мы муравейник, чтобы продумать следственные версии?
— Тихая! Бабушка Тихая исчезла!
— Ну, это, как твой мураш, — нахмурился Людвиг Иванович. — Она исчезает и появляется и каждый раз успевает где-то полакомиться. Она тоже какой-то феномен. Не скажу, что она видит в темноте. Но что она по-муравьиному чует съестное — это уж точно.
Не успели они пройти и одного коридора, как в самом деле появилась Тихая. Она отирала рот и выглядела очень довольной.
— Ну как так можно?! — устало сказал Людвиг Иванович. — Где вы были на этот раз?
— В коровнике.
— Что-о? Та — в огороде, эта — в коровнике. Можно подумать, мы попали не к муравьям, а в многоотраслевой совхоз. Что ж за коровы в том коровнике?
— Обнаковенные. Муравьиные. Маленькие, как бидоны. Только их и доить не надо — сами молоком стреляются. Да сла-аденьким.
— Ну, дела, да вы были, наверное, у тлей!
— Скажете тоже — уши вянуть! Тля — ждреть, а ета — доится!
— Так и есть — тли. Их даже называют муравьиными коровами. Вы их щекотали чем-нибудь?
— А как же ж? — И Тихая приподняла антенну.
Весело прищурившись, посмотрела она на Людвига Ивановича и Нюню и вдруг, вытащив из своих юбок, протянула им фляжку.
«Нет, все-таки люди меняются», — подумала мудро Нюня и первая хлебнула из фляжки. Тлиное молочко было приторно-сладким, но отдавало чем-то горьковато-душистым.
— Полынь! — догадалась Нюня.
— Очень интересно! — сказал Людвиг Иванович. — Вспомните — растет у нас полынь где-нибудь возле дома?
— Растет! По-над нашей и Фиминой стеной! — выпалила Нюня.
— Ну вот, еще один ориентир, еще один возможный выход! Тихая, вы могли бы снова найти ваш коровник?
— Конешное дело!
— Вы уверены? А как вы найдете?
— Обнаковенно — носом.
— Слушайте, да вы обе феномены! — сказал почтительно Людвиг Иванович.
— Захочешь поисть, так станешь хвени-мени. Не было б у тебя хвонаря, и ты бы хвени-меном стал.
— А вы погасите, погасите! — подхватила Нюня.
Людвиг Иванович послушался, погасил фонарик, сделал несколько шагов и хлопнулся. Нюня уже смеялась, а Тихая ворчала — словно обе они увидели, что Людвиг Иванович падает еще до того, как он зажег свет.
Падая, Людвиг Иванович выронил расческу, пробегавший мимо муравей тут же ее подхватил, но бабушка Тихая стукнула муравья по дыхальцу, отобрала расческу, а вместо нее пихнула на секунду притормозившему муравью какой-то клок.
— Вы обращаетесь с ними, как с домашней скотиной!
— А хто ж оне и есть?! — невозмутимо ответила Тихая. — Домашняя и есть. И тут же, походя, опять сунула какой-то мусор пробегавшему муравью.
— Они что, едят мусор? — заинтересовался Людвиг Иванович.
— Не дураки, чай! Мусорное ведерко у них во рту имеется. Оне не то что некоторые неряхи, которые только и знають, што духами вонять, — оне мусор весь, как есь, подбирають. Вот и до Ныки добрались!
Нюня сжала кулачки и, кажется, готова была броситься на Тихую, но Людвиг Иванович крикнул:
— Эврика!
И, прихрамывая, сплясал какой-то танец.
