Глава 19
Кто украл слониху?
Впереди бежал пожилой милиционер, за ним быстро шагал Людвиг Иванович, а сзади, чуть не наступая ему на пятки, с Мутичкой на руках, поспешала Нюня.
Немногие свидетели, видевшие краем глаза похищение слонихи Меланьи, высказывались так:
— Ее утащило чудовище!
— Шагающий вертолет!
— Динозавр!
И что удивительно, помост, с которого сняли слониху Меланью, не был ни сломан, ни поврежден, словно в самом деле здесь действовал либо искуснейший механизм, либо могучее чудовище.
— Как она кричала, бедняжка!
— Как иерихонская труба!
— Как военная тревога!
— А потом замолкла!
— Наверное, упала в обморок!
— А вдруг убита?!
Пока Людвиг Иванович бегло опрашивал свидетелей, Нюня быстренько пробежала меж клеток и загонов для зверей. Конечно, она не знала звериного языка, но ведь с нею была Мутичка, которая понимала и птиц, и животных, только не всегда умела хорошо передать Нюне, — ну, может быть, просто потому, что звери судят о многом по-своему. Люди, например, говорят: «Я зверски устал и разбит — я пробегал сегодня весь день». Но люди неправильно говорят, они ведь устали не по-зверски, а по-человечески. Потому что зверь в таком случае скажет: «Я прекрасно отдохнул — я пробегал сегодня весь день». Люди говорят: «Он всегда так хорошо выглядит». А звери: «Он всегда так хорошо пахнет». Люди говорят: «Как он умен, как хорошо все понимает!» И звери говорят то же самое. И дальше, если спросить, что именно понимает, тоже часто похоже: понимает, мол, кто хороший, а кто плохой, кто друг, а кто враг и почему друг и почему враг. Но вот дальше уже все по-другому, словно люди и звери читают одно и то же, но по совершенно разным книгам.
Возле оленей и бизонов Нюня и задерживаться не стала. Они метались по загонам, ударяясь об ограду так, что казалось — или ограда, или их бока не выдержат. Они совсем обезумели, наверное, даже забыли, с чего все началось. Казалось, они нарочно налетают на ограду, чтобы немного привести себя в чувство. Но то ли загородки были недостаточно жесткие, то ли им и самим уже понравилось выглядеть сумасшедшими, только они так и продолжали носиться взад и вперед и ничего вразумительного от разговора с ними ожидать не приходилось.
У хищников Нюня с Мутичкой немного задержались, но мало что поняли. Львица стояла посреди клетки, и ее рвало. Лев сначала лизал ее бок и загривок, потом рыкнул, отошел в сторону, лег и закрыл глаза, но видно было, что он не спит, а просто рассердился и «глаза бы его не смотрели». Если верить Мутичке, львицу рвало от страха и отвращения, а лев ее сначала пробовал утешать, «пока у него терпение не лопнуло».
Нюня бросилась к попугаям. Но с ними было очень трудно оттого, что они непременно желали говорить по-человечески, а слов человеческих знали не так уж много. «Наташ! Наташ!» — кричали они и «Ужасно, ужасно, ужасно!» Кроме того, они еще бормотали: «Чудничко, чудничко, чудничко!», и Нюня считала, что это они коверкают человеческое слово «чудовище», а Мутичка — что они считают чудачкой слониху Меланью, которая, несмотря на свой вес и силу, так перетрусила, что даже не сопротивлялась похитителю.
Нюня заглянула к мартышкам. У мартышек был полный разброд. Мамаши носились, прижимая к себе детенышей. Некоторые прятались на лежаках, навьючивая на себя одеяла, тряпье и одежду. Нюне с Мутичкой одни обрадовались, другие набросились на них с жалобами и причитаниями. На вопросы они не отвечали, зато сами задавали так много вопросов, что Нюня, не зная, что им ответить, махнула рукой и хотела уже совсем отойти от обезьянника, но Мутичка вывалилась у нее из рук, давая тем самым понять, что чем-то заинтересована. Она свалилась как раз у клетки макаки Марианны, той самой, которая очень не любила мальчиков и мужчин. Марианна тоже ужасно волновалась, но не от страха, оказывается, а от омерзения. Она терла нос и морщилась, жалобно вскрикивала и прижимала обе ладони к лицу, и Мутичка сказала, что Марианна все время твердит на своем языке: «Какой ужасный запах! Какая ненормальность! Такого не может быть! Но я видела собственным носом!»
