— Развитые, а не умные — так будет вернее, — снова станет серьезным Фима.
— Фимочка, а может быть так, что человек добрый, но глупый?
— Это если не доброта, а сюсюканье. А если настоящая доброта, то это все равно что ум. Ну, вот посуди сама, — Фима выпрямится во весь свой маленький рост. — Ты без нужды веточку не сломишь, букашку просто так не раздавишь, птице поможешь, зверя обережешь. Вроде ты животных сохраняешь — и всё. А оказывается, что не только животных, но и человека, человечество. Потому что не будет муравья или птицы — не будет и леса. А леса или водорослей не будет не будет ни хлеба, ни воды, ни воздуха. Ты любуешься листом или букашкой и думаешь, что это просто доброта, а это — ум! Вот!
Он много еще что говорил, но Нюне так нравилось слушать его речи, что она могла прослушать внимательно не больше трех фраз, а дальше начинала мечтать и уже ничего не слышала. И после спроси ее, о чем говорили, а она уже не помнит. Помнит, что что-то замечательное, а что — неизвестно.
Хорошо запомнила Нюня только разговор на груше.
Она подошла, когда Фима уже сидел на дереве и о чем-то очень думал. Нюня потопталась и тоже полезла, но на всякий случай уселась на самой нижней ветке. Однако Фима не только не рассердился на нее, а даже заговорил.
— Нужно, — сказал он задумчиво, — уметь подняться выше и посмотреть широко.
Что ж, выше так выше. Нюня поднялась еще на две ветки и уселась почти рядом с Фимой. Но так как широко все равно не было видно, то она встала и начала озираться.
— Ну, так и столкнуть недолго, — сказал Фима, но все-таки очень не рассердился, а продолжал говорить: — Как ты думаешь, сколько на небе звезд?
Нюня вспомнила разговор в зоопарке — может, Фима хочет проверить, правильно ли она сказала, что умеет, как муравей, звезды днем видеть? Но ничуть она и не соврала: стоило ей подумать о звездах, и она тут же их увидела — много, очень много, лишь вокруг солнца их не было.
— Миллион! Их — миллион!
— Ученые насчитывают на небе полтораста тысяч звезд, — уточнил Фима и опять спросил: — А как ты полагаешь, сколько на Земле видов насекомых? Я подчеркиваю: не особей, а видов!
Сказал так сказал! Разве был на улице еще такой мальчик, который бы мог сказать «подчеркиваю»! Еще мог бы, пожалуй, что-нибудь подчеркнуть в тетрадке и то, наверное, криво. Но сказать! Она так восхитилась, что чуть не забыла ответить. Потом спохватилась:
— Насекомых? Полтораста тысяч!
— Ошибаешься! Более двух миллионов на земле видов насекомых!
Так и сказал: «более»!
— А миллион больше, чем тысяча, да? — уточнила для себя Нюня.
— Ты понимаешь, что такое вид? — продолжал Фима. — Тараканы — это вид. И муравьи — это вид. И комары — вид. И клопы. И пчелы. И осы. Более двух миллионов только видов! А сколько особей еще в каждом виде! По сравнению с насекомыми звезды — это так, горсточка. Во всяком случае, видимые.
Больше Нюня на небо смотреть не стала, а принялась думать о насекомых. А потом оказалось, что она уже не о насекомых думает, а о том, что, наверное, ни за что не успеть человеку за жизнь обо всем подумать: и того тысячи, и того миллионы, а голова-то у человека одна.
— А как ты полагаешь, — снова умно спросил Фима, — имеет значение у насекомых каждая особь? Ну, каждое насекомое?
Нюня представила, что ее укусил комар, так ярко представила, что у нее тут же зачесалась нога, почесала ногу и ответила убежденно:
— Имеет.
— Нет. Не больше, чем клетка в твоем теле! А теперь скажи, сколько времени существуют насекомые и сколько человек?
— Фимочка, а есть такое насекомое — оно живет один день. А человек до самой старости!
— Я говорю о жизни вида и класса, а не о жизни особи, — сказал Фима сурово. — Так вот, двести миллионов лет существуют насекомые, а человечество в сто, а то и в двести раз меньше.
— Ой, Фимочка! — с послушным восхищением сказала Нюня, а Фима продолжал:
— На что уж промышленность! И, однако же, вес только одной стаи саранчи, перелетевшей через Красное море в начале нашего века, больше веса всех цветных металлов, которые за всю свою историю выплавило человечество!
— Фимочка! Если они такие, ну, миллионные, как же ты ими командуешь? Они вон какие, сам говоришь, а тебя слушают!
