— Ехвимка жадный, — говорила о Фиме кукла Тиша, которая разговором походила на подарившую ее бабушку Тихую. — Ему мать на школьные завтраки даёть, а ён всё у свой сандук складаеть.
— Ты бы, конечно, все сразу слопала, — строго говорила Нюня. — А у Фимы есть цель и тайна!
И задумывалась, потому что и сама не могла решить, правда, что у Фимы есть цель и тайна, или, может быть, он все-таки немного жадненький.
Черный Пупис хихикал:
— Пришел в магазин: «Свешайте мне, тетя, пятьдесят грамм мяса». А продавщица: «Мы, мальчик, по столько не вешаем. Проходи, не мешай взрослым». Фима стоял, стоял сбоку: «А по скольку вы вешаете?» — «По полкило, по килограммам. Мальчик, это тебе не игрушечник, здесь людям продукты отпускаются».
— Вот видишь, Тиша, — говорила Нюня. — Фима же не просто копит, он на дело.
— А потом, — вовсю хохотал смешливый, но не очень-то умный Пупис, — пошел в другой отдел: «Тетя, у вас меда нет?» — «Иди, мальчик, иди, мед на базаре бывает».
— Ну, ешьте, ешьте, — недовольно говорила Нюня, — поболтать-то вы сами не свои.
— А знаете что, — предлагала Мутичка, — давайте ему соберем денежки и тихонько подбросим!
Очень добрая девочка была эта Мутичка, не зря Нюня ее любила больше других своих детей.
А уж когда деньги собирать, тут всем дела хватило, даже и про чай забыли: кто тащил копеечку, кто считал и записывал взносы. Всего пятьдесят копеек набрали, а подбросить их поручили Мутичке, потому что это была самая маленькая и самая ловкая из кукол — «девочка с пальчик».
А следующим вечером — снова за стол и снова разговоры да споры.
Кукла Тиша опять ворчала:
— Сказал своей матери, што не желаеть быть маленьким, а сам лекарства не пьеть, а складаеть их у свой яшшичек чагунный.
— Не «чагунный», а чугунный, — строго поправляла Нюня и поворачивалась к своей любимице: — Мутичка, ты все сделала, как мы решили?
— Да. И еще я подарила очки бабы Ныки, потому что ему нужны увеличительные стекла.
— А он?
— Фима пожал мне руку и сказал: «Передай, пожалуйста, Нюне, что я только теперь понял, какой она настоящий друг. Скоро я ей открою свою главную тайну, так и скажи. Может быть, некоторые меня не понимают, но у меня благородная цель».
— Вот видите! — говорила Нюня, оглядывая кукол.
И все куклы радовались и веселились и просили Зику спеть какую-нибудь прекрасную песню. Зика вскакивала, трясла своими черными кудрями, бусами и плечами и пела:
Я еха-ала да-мо-ой,
я думала а-а ва-ас!
— Нюня, у тебя совершенно не поставленный голос! — чему-то смеялась Бабоныко: она думала, что это Нюня поет.
— Это же цыганский голос, — объясняла Нюня, но все-таки куклы начинали тише говорить и петь. Веселились, но так, чтобы никто им не помешал.
А назавтра все начиналось снова.
— Он колдун, — заявил как-то медвежонок Матиль, в ужасе мотая головой.
— Не колдун, а ученый, — поправила Нюня, хотя ей и самой было страшно.
— Он оживляет покойников, я сам видел, — стоял на своем Матиль.
— Не покойников, а утопленников.
— Я боюсь, я боюсь! — затвердил Матиль, уж очень он любил бояться.
— Чего же тут бояться, странный ты медведь. Вот ты утопнешь, а он тебя оживит. Разве плохо?
— А я все равно боюсь.
— И я боюсь, и я боюсь! — во всю мочь закричала мартышка Матильда и закувыркалась через свою красную голову. Ох, уж эта-то вообще ничего на свете не боялась, но очень любила всякую панику.
— Он их гоняет по кругу, — сказала, улыбаясь, матрешка Мотя.
Она не потому улыбалась, что ей было смешно. Она просто всегда улыбалась, потому что была настоящей разведчицей и никогда не теряла этого… самообладания. Даже когда Фима рассердился и тащил ее выбрасывать, она улыбалась, а ведь это все равно, что человека схватил бы и тащил пятиэтажный дом.
— Кого — их? — спросила Зика, которая была рассеяна, потому что всегда что-нибудь пела.
— Тш-ш, — сказала Нюня. — Об этом не надо говорить.
— А мне его жалко, — понурил голову осленок Розик. — У него такая большая тайна, и никто-никто ему не помогает.
— А мы вот соберем и подарим ему кукольную посуду, — предложила Нюня. Оставим немного для чая, а остальное подарим.
