Нюня вышла на кухню, постояла у кухонного стола, водя по нему рассеянно пальцем. Потом вспомнила, что Пупис с ночи на посту у Фиминых дверей, и уже хотела вприпрыжку побежать туда, но замешкалась, потому что на кухне появилась бабушка Тихая. Сначала она была обычной. Сновала, бурча себе что-то под нос, по кухне и все делала и делала разные дела: вытряхнула из кофейной коробки в мусорное ведро обгорелые спички и бумажки, смела в ладошку мусор с плиты, протерла чайник, зажгла конфорку и полезла в свой стол. И вот, только когда вынула на стол кастрюлю с водой и банкой варенья, перестала бурчать и двигаться. Минуту стояла беззвучно, как испорченный пылесос, и вдруг рысцой побежала к себе в комнату, и ее не было так долго, что чайник успел закипеть, забулькал и задвигал крышкой.
— Бабушка Тихая! Бабушка Тихая! — окликнула Нюня. — Чайник совсем закипел!
Тогда Тихая прибежала, взяла чайник, но завертелась с ним, вроде не зная, куда поставить.
— Может, вы заболели? — вежливо спросила Нюня, и Тихая снова замерла, вытаращившись на Нюню, так что Нюне даже не по себе стало.
Потом бабушка Тихая поставила чайник на плиту и, не ворча и не оглядываясь, понуро побрела к себе в комнату.
Нюня постояла, вздохнула и отправилась было за Пуписом, но увидела «божью Антониду», которая иногда заглядывала к Тихой, потому что они знали друг друга давно, когда, наверное, они двое только на свете и жили. Обычно Тихая не очень-то жаловала ее, долго и настырно переспрашивала из-за двери: «Хто ето пришел? Какая такая Антонида, а? Знакомая? Какая знакомая? Не знаю! А? Хто?» На этот же раз, едва старуха стукнула в дверь, Тихая слабым голосом крикнула:
— Ето ты, Антонида? Заходи, милая!
У «божьей Антониды» даже глаза округлились, она так и ринулась в комнату, и старухи сразу затараторили.
Пришлось Пуписа оставить без отдыха — он тут же был переброшен на новый пост. Когда Антонида ушла, Нюня спросила у Бабоныки:
— Что такое «знамение»? «Бох себе завет, знак дает»?
— Знамение? — удивилась Бабоныко. — Внученька, сходи-ка к бабушке Тихой, может, она нехорошо себя чувствует?
Нюня только подошла к двери Тихой, а та уже окликнула ее:
— Нюша, детка, зайди!
Нюня вошла и остановилась у порога.
— Нюша, ты ж хорошая детка, — совсем необычным голосом продолжала Тихая. Глянь сюда, вот тут чемоданчик хвибровый, в нем белое платье, белые тапочки ето, как помру, значит, во гроб. Ты запоминай, деточка Нюшенька. Ты умница, я знаю, ты, может, даже большим человеком исделаешьси…
— А что у вас болит?
— Да ништо не болит — знак был, — сказала Тихая и вдруг заплакала. Никогда бы Нюня не могла подумать, что бабушка Тихая умеет плакать.
— А кто вам знак дал?
— Знак, знамение божие. Ты ешшо не поймешь, хотя ты очень умная девочка, говорила Тихая, а сама почему-то с надеждой смотрела на Нюню.
— Может, посоветоваться с каким-нибудь профессором? — совсем растерялась Нюня.
— Грех, детка, грех… Вот крысы, к примеру, когда кораблю затонуть, ешшо нихто того не знаеть, не ведаеть, а они… ето… бегуть, окаянные.
— А у вас были крысы?
— Ой, Нюша, неразумное дитё. Ето же для примеру… Али вот вши — к болезни, а тараканы — к богатейству.
— К богатству, — рассеянно поправила Нюня.
— Ето теперь богатство — к нему тараканов не бываеть. А тараканы — к богатейству. А теперя, Нюшенька, слушай, дитё, напряжься умочком-то, пойми… Вот крыса живеть, живеть, а потом на тебе — на мороз босиком побегла… Ето, детонька, не инче как к пожару али ешто к какому злодейству.
— А к смерти? — вытаращилась Нюня.
Бабушке Тихой такой прямой вопрос, видимо, не понравился. Она пожевала губами и не сразу ответила:
— Разные знаки бывають… Сны иногда… А то ешшо домового увидеть…
— А вы видели?
Но вместо ответа бабушка Тихая забормотала уже совсем непонятное:
— Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, усем смерть володеет… Рожаемси на смерть, умираем на живот.
Нюня уже подалась к двери, чтобы позвонить в Скорую помощь и сказать, что бабушка Тихая от живота умирает, как та сказала наконец напрямик:
— Муравлик пропал, невесть куды сгинул:
— Муравлик? — не сразу поняла Нюня. — Ой, муравьи! Ой же правда! — И даже руками всплеснула — сразу вспомнила, что все утро ее удивляло, да тут же забывалось. И бабушке Матильде тоже ведь странно было: заглянет в сахарницу, а там чисто, ни одного муравья, и с хлеба их стряхивать не надо. Вот ведь что их удивляло, только они никак сообразить не могли!
