Ветер раскачивал аппарат и не давал опустить его на палубу, грозя разнести в щепы палубные надстройки. Наконец, когда порывы ветра немного утихли, аппарат удалось поставить на палубу, и команда «Посейдона» тут же принялась закреплять его, чтобы он не опрокинулся от ветра.
Измученных пассажиров самолета по одному вытаскивали из аппарата и вели по каютам. Сами они шли с трудом — сил не хватало сопротивляться порывам ветра, набросившегося на нас с новой силой, словно злобствуя, что позволил людям пересилить стихию.
Среди спасенных было три женщины и трое раненых мужчин, одного из которых пришлось нести — у него оказались сломанными обе ноги. У двух других повреждения были менее серьезными. Люди валились с ног от усталости и психологической реакции на свое спасение, на то, что их мучения наконец-то закончились. Разговаривать с ними было практически невозможно. Но попытаться все же стоило.
Выбрав бодрее других державшуюся женщину, мы с Чугунковым направились в каюту, куда ее поместили, и увидели закутанную в одеяло матрону лет пятидесяти, смотрящую на нас с вызовом.
Чем вызвали мы ее негодование, я не сразу поняла, но потом мне стало ясно, что она не могла не искать виновника катастрофы, мы же просто оказались первыми, кто попался ей на глаза. Нам и досталось.
Она, прищурившись, строго посмотрела на нас близорукими глазами и заявила низким мелодичным голосом, полным возмущения:
— Имейте в виду — я подам в суд! На тех, кто все это устроил. И вы мне ответите! Вы заплатите за весь этот ужас! Я чуть не умерла от страха, когда самолет начал прыгать по волнам. Я разбила себе лицо, наконец! Мне просто — больно! Вот! Любуйтесь!
Она полностью освободила лицо от одеяла, и я увидела огромный cиняк, захвативший добрую половину ее лица. Зрелище было, конечно, малоэстетичное, но я не забывала, что женщина-то осталась жива и отделалась в конечном счете легким испугом. Ну, еще синяком… Другим повезло меньше… Хотя для нее это, не спорю, слабое утешение.
Женщина заплакала и вновь уткнулась в одеяло…
Чугунков кашлянул и сказал:
— Извините. — Он запнулся, но, заглянув в список пассажиров, продолжил: — Тамара Алексеевна. Вас ведь так зовут?
Она закивала головой, не прекращая рыдать.
— Ну вот, видите! — обрадовался Чугунков. — А меня — Константин Иванович!
Женщина перестала рыдать, подняла на него глаза и сказала всхлипывая:
— Очень приятно…
— А уж мне-то как приятно, что нам удалось вас поднять со дна морского! — воскликнул Чугунков. — Вы просто поверить не можете…
— Это такой ужас! Такой ужас! — вновь попыталась причитать женщина, но получилось у нее уже менее трагично, чем сначала.
Я знала, что судовой врач сделал ей укол — что-то из сильнодействующих транквилизаторов — и сейчас это должно было подействовать. Она действительно успокаивалась на глазах.
— Сначала этот взрыв! Потом безобразная драка в салоне, прямо рядом со мной. Эти двое никак не могли свалить огромного такого мужчину, очень высокого роста и, вероятно, очень сильного. Впрочем, это не имеет значения. Когда самолет первый раз ударился о воду, драка тут же прекратилась…
— Постойте, Тамара Алексеевна, — вмешалась я. — Вы сказали, был какой-то взрыв?
— А это, собственно, кто? — спросила она Чугункова, показывая на меня жестом недоумения.
Я чуть было не взъярилась от такой наглости, но вовремя сообразила, что вид-то у меня действительно странноватый — на прорезиненный костюм легкого водолаза я накинула только штормовку, а моя обтянутая резиной голова своим видом вызывала, наверное, мысли о неожиданных контактах с инопланетянами.
«Мне только еще ручные ласты надеть не хватало!» — подумала я.
— А это тот самый капитан спасателей, который первым обнаружил, что пассажиры самолета остались живы, — ответил Чугунков на вопрос обо мне.
— Так это вы стучались к нам в самолет? — обратилась женщина ко мне весьма учтиво, словно спрашивала у соседа, не стучался ли тот минут пятнадцать назад в дверь ее квартиры…
Мне почему-то захотелось ответить небрежно, легко, словно речь шла о приятной прогулке в загородном парке, а не о спуске под воду к попавшему в катастрофу самолету.
