— Э, да это тот сморчок, который в грузовике брыкался, — сказал солдат с крупным лбом и скошенным носом другому, — Ну, бык, делись жратвой, — и выложил кулаки на стол.
Паук улыбнулся. Паук захохотал так, что слезы выступили.
— Больной что ли? — переглянулись солдаты, у одного блеснула золотая коронка.
Паук схватил тарелку недоеденного чечевичного супа у соседа и метнул ее в головастого. Суп растекся по форме, головастый побагровел, вскочил и открыл было рот, но Паук, не дожидаясь, заткнул ему кулаком пасть, отчего головастый снова сел, а Паук запрыгнул на стол, вытащил автомат и прислонил дуло к лысому черепу облитого.
— Жри! — приказал он.
— Да ты….
— Жри!! — заорал Паук, двинув головастого прикладом, — Жри!! Кому говорят!!
— Уберите его! — завопил головастый, но никто помочь ему не поспешил. Тогда он судорожно запихнул куски овощей в рот и, не прожевывая, проглотил. Паук соскочил со стола, отдал соседу свою порцию, посмотрел на остальных.
— Извините, парни, я из разведки недавно вернулся. Двоих потерял, двоих уб…уб…убил вот этими руками. Крышу сносит.
— Ты это, на предохранитель поставь автоматик-то.
Тот что с коронкой сказал ни к кому не обращаясь:
— Да, отчаянный малый.
— П-псих… — выдал головастый, — Я же пошутил. Это шутка была.
Паук оглянулся.
— А, вон оно как. Не слышу смеха. Гнилые у тебя шутки.
Головастый резко встал и зашагал к умывальнику. Блатной не спеша прикурил от лампочки накаливания. На ладони у него красовалась тюремная татуировка.
— И что можешь сказать про противника?
— Готовиться надо. Ночью они предпримут атаку. Их больше. У них техника и много оружия.
Блатной глубоко затянулся. За складом слышался всплеск воды от умывальника.
— Короче, валить надо.
Паук принял решение разбудить Тарасова. Но этого не потребовалось. Тарасов черпал алюминиевой кружкой из бидона воду, шумно выпивал, черпал следующую, при этом пыхтя и попеременно зевая. Паук доложил о своем прибытии, на что офицер не обратил ни малейшего внимания. Умывшись, причесавшись и покурив, он наконец бросил на парня мутный взгляд. Откашлялся.
— Чего надо?
— У меня важные разведданные. Сегодня в десять часов я в составе разведгруппы с Ломовым и Майковым в ходе выполнения боевой задачи…
Не дослушав его, Тарасов вышел. Через какое-то время он вернулся, поправляя ремень.
— Садись.
Паук сел на складной стульчик.
— Какой на хрен разведотряд? — спросил офицер, поморщившись.
— Вы сегодня нас посылали.
— А, да…. Троих. Где еще двое?
— Они погибли. Мы попали в засаду, — отрубил Паук.
Тарасов выпрямился и, медленно, по слогам, произнес длинную тираду на общеизвестном языке, в коей указывалось, во-первых, на лично физические и умственные недостатки Паука, его ближайших родственников, а во-вторых, на его, Тарасова, негативное отношение ко всей американской нации в целом и отдельным ее представителям в частности, а также порицание смертоубийства и скорбь по павшим в неравном бою воинам.
— Ты понимаешь, во что ты вляпался, мать-перемать?! — ревел он, обшаривая палатку в поисках бутылки. Кругом валялись горы пустой тары, что его злило еще больше. У Паука нет свидетелей, могущих подтвердить истинность его слов, следовательно, необходимо провести расследование о возможном дезертирстве как Майкова, так и Ломова, и, само собой, Паука в их числе, или же в преднамеренном убийстве. Тарасов распалялся бы и дальше, но понял что это не все.
— Это не все, — сказал Паук, — Сержанта расстреляли. Второй рядовой, Ломов, замешкался при отступлении. У меня не было возможности спасти его, так как информация, которой я обладаю, чрезвычайно важна, и имеет решающее значение для судьбы наших войск.
— Информация? — Тарасов наконец-то отыскал бутылку, в которой на донышке оставалось еще немного спирта, и сразу успокоился.
— Разведданные, — и Паук рассказал ему все, что успел увидеть. Про ракеты и технику. Тарасов внимательно слушал, что, откровенно говоря, удавалось ему с большим трудом, потом влил в себя спирт и крепко задумался. Паук выполнил свой долг и попросил разрешения идти. Тарасов как будто и не услышал просьбы.
— Думаешь, они пустят в ход артиллерию? — спросил он.
