— Да, — подтвердила девушка.
Большие ворота затворились за нашей спиной. А из тени показался мужчина с фонариком в руке. На цепочке он вел маленькую дворняжку.
— Идите вперед, — сказал он, вяло махнув рукой. Я предположил, что это бывший полицейский. Только они умеют так неподвижно стоять, не переминаясь с ноги на ногу. А собака — это овчарка в гриме.
Мы прошли по бетонному скату в большой гараж. Тут стояли штук двадцать иномарок разной стоимости: «форды», «феррари», «бентли» с откидным верхом. Стоявший возле лифта человек произнес:
— Оставьте ключи в зажигании.
Мария сняла мягкие туфли, в которых вела машину, и обула пару вечерних туфель на каблуке.
— Держитесь рядом, — тихо сказала она.
Я ласково потрепал ее по плечу.
— Ближе не надо, — проговорила она.
Когда мы поднялись на лифте на цокольный этаж, там оказался сплошной красный плюш и хрусталь. Декор в стиле конца века. И все тут звенело: смех, медали, кубики льда, монеты, люстры. Основное освещение давали резные газовые лампы с фонарями из розового стекла. Еще тут имелись огромные зеркала и фарфоровые вазы на подставках. Девушки в длинных вечерних платьях красиво сидели на широкой лестничной площадке, а бармен в одном из альковов разливал напитки настолько быстро, насколько мог. Очень фешенебельная обстановка. Конечно, тут не было республиканской гвардии в блестящих шлемах, выстроившейся вдоль лестницы с саблями наголо, но создавалось впечатление, что она была бы тут к месту.
Мария взяла два бокала шампанского и несколько канапе с черной икрой. Один из мужчин сказал:
— Сто лет тебя не видел.
Мария кивнула без особого сожаления.
— Тебе бы следовало тут быть нынче ночью. Одного из них чуть не убили. Он ранен. Сильно ранен.
Мария кивнула. Я услышал, как за моей спиной одна из женщин произнесла:
— Должно быть, ему страшно больно. Иначе он бы так не кричал.
— Они всегда кричат, это вовсе ничего не значит.
— Я могу отличить настоящий крик боли от имитации, — возразила женщина.
— Интересно, каким образом?
— В настоящем крике нет музыки, он резкий… скрежещущий. Некрасивый.
— Кухня великолепна, — раздался голос за моей спиной. — Очень тонко нарезанная копченая свинина подается горячей, нарезанные пополам холодные цитрусовые, чаши с необычными теплыми злаками, политыми кремом. И эти странные большие яйца, которые есть в Европе, умело зажаренные так, что желток остается почти сырым. Иногда копченая рыба разных сортов.
Я повернулся. Говоривший оказался китайцем средних лет в смокинге. А беседовал он с соплеменником. Заметив мой взгляд, он сказал:
— Я рассказываю коллеге об изысканном английском завтраке, которым всегда так наслаждаюсь.
— Это месье Кван-Тьен, — представила китайца Мария.
— А вы, Мария, просто неотразимы сегодня, — сказал месье Кван-Тьен. И добавил несколько фраз на мандаринском диалекте.
— Что это? — поинтересовалась Мария.
— Это стихотворение Сяо Хун-Мэй, поэтессы и писательницы, которая очень восхищалась западными поэтами. Ваше платье напомнило мне этот стих.
— Прочтите на французском, — попросила Мария.
— Оно местами не очень деликатное, — виновато улыбнулся китаец и тихо начал читать:
Вновь возрожденный, о май вожделенный,
Ласками грешницы — грех порожденный,
Сладкие слезы томят искушенье —
Груди вкусить, утонуть в ощущеньях.
Под руку в вечности смерть и рожденье,
Как счастье до дрожи — жизнь беспредельна,
И, если не белая роза она,
Краснее крови ее красота.
Мария засмеялась.
— А я думала, вы скажете «краснее Китайской Народной Республики».
— О, это невозможно, — тихонько рассмеялся месье Кван-Тьен.
Мария потащила меня прочь от двоих китайцев.
— Увидимся позже, — бросила она через плечо. И шепнула мне: — У меня от него мурашки по коже.
— Почему?
— «Сладкие слезы», «краснее крови»… — Мария вздрогнула, словно стряхивая эти воспоминания. — Есть в нем что-то болезненно-садистское, что меня пугает.
Сквозь толпу к нам протиснулся мужчина.
— Кто твой друг? — спросил он Марию.
— Англичанин, — ответила она. И добавила, солгав: — Старый друг.
— Выглядишь неплохо, — одобрительно кивнул мужчина. — Но я бы хотел увидеть тебя в тех туфлях на шпильке.
