На улицах не было ни души. Лишь одинокие собаки, поджав хвосты, глухо взлаивали из подворотен. Ставни в большинстве домов были закрыты. Гуляев с молчаливой злобой смотрел на эти домики за палисадниками, на заборы с накрепко закрытыми калитками и подпертыми воротами. Городок словно демонстрировал свое упорное нежелание вмешиваться в ту смертельную борьбу, что шла у самых его окраин.
«Мещане! — злобно думал Гуляев. — Мещане и трусы! А мы боремся и умираем за них!»
У завалинок жухло курчавилась последняя блеклая трава. Взметаемые ветром, перекатывались листья. Над заборами свисали полуголые ветви, удерживая в своих сетях уже редкие осколки желтых или багряных листьев. На мостовой зияли выбоины, и выщербленный булыжник валялся в кюветах, отсверкивая своими гладкими боками под неярким солнцем.
В управлении шло совещание, когда Гуляев вошел в кабинет Иншакова.
— Вот что, товарищи, — говорил Бубнич. — Информирую. Одна наша карта бита. По все видно, что наши товарищи, засланные к Хрену, провалились. Судя по всему, Хрен знает все о нас, мы о нем ничего. Самое важное сейчас — это открыть контру внутри, в городе. Пока нам это не удается. Тройка приняла решение не производить в городе арестов и обысков. Надо подготовиться к обороне и только. Собрать силы. Все коммунисты уже на казарменном положении. На маслозаводе пятьдесят человек получили оружие и будут пока оставаться в цехах. У нас шесть пулеметов, караульная рота, эскадрон Сякина. Эскадронцы народ ненадежный, но сказать, как точно они себя будут вести, трудно. Нападение на город произойдет вот-вот. У монастыря наши обстреляли разъезд бандитов. Раненый их сообщил, что со дня на день Хрен пойдет на город. Больше выяснить не успели. Но и так все ясно. Я сейчас организую все силы наших работников на проникновение в анархистское подполье. Думаю, что оно именно этой ориентации. Милиция в последнее время опережала нас и шла по следу, теперь след прервался Надо его отыскать, Гуляев. — Бубнич жест взглянул на Гуляева и опустил глаза. — Не знаю, как это сделать, знаю одно: дьякон нам нужен и нужен в ближайшие часы. Но… — он помолчал потом повернулся к Иншакову, — арестовывать по подозрению и раздражать население — нельзя! Сейчас судьба Советской власти в городе зависит от того, насколько у нас будет крепок тыл. Надо не дать обывателю поддержать Хрена. Судя по настроениям, его боятся… Это нам на руку. Поэтому не будем обострять ситуацию. С другой стороны, — он встал, — если это необходимо для выяснения дел, связанных с дьяконом и всей этой бражкой, ни перед чем не останавливаться.
Он надел фуражку и вышел. Иншаков встал.
— Слыхал? — спросил он Гуляева. — Хоть из-под земли, но добудь дьякона. Это тебе приказ. Не найдешь, попеняешь!…
Гуляев вошел в пролом забора и зашагал между плодовых деревьев. Уже давно война проложила через городок свои пути.
Когда-то городок утопал в садах. Большинство его жителей — от именитых купцов до мелких ремесленников — были искусными садоводами, потом началась гражданская война, вихрем размело по всему свету многие семьи. Сады, заброшенные владельцами, заросли, запустели. Жестокая зима девятнадцатого года уничтожила много молодых деревьев, их почернелые стволы и сейчас еще стояли посреди осеннего многоцветья живых. Многие изгороди, когда-то разделявшие сады, были сломаны и растасканы на дрова… Кварталы, очерченные четырьмя улицами, превратились в квадраты сплошного сада, даже одичалые суховские собаки примирились с вечным мельканием незнакомых фигур на дорожках когда-то столь зорко охраняемых ими хозяйских владений. Гуляев шел по натоптанным тропинкам. Шуршала под ногами листва, пахло сладковатой гнилостью палых фруктов. Кое-где виднелись уже совсем облетевшие груши и вишневые деревца. Сквозь их ветви проглядывало ясное осеннее в далеких облачных пуховиках небо…
Гуляев подошел к сторожке. Это был покривившийся домик, где когда-то жил садовник. Дверь в домике, недавно упавшая, была теперь накрепко приторочена к петлям. Вместо стекол белела фанера. Полуэктов взялся за дело, подумал Гуляев, вспомнив огромную разбухшую фигуру хозяина. Он подошел к остаткам ограды и остановился. На дворе было хорошо — прохладно и ветренно, — не хотелось входить в дом. Полуэктовых всегда топили до духоты, и Гуляев частенько спал, несмотря на ночные осенние холода, с открытым окном. Сейчас он стоял у осевших кольев забора, смотрел в небо, отдыхал. Вдруг какой-то скрип насторожил его. По приставленной к дому лестнице карабкался Полуэктов. Он был в сапогах, над которыми свисали черные штаны, в белой рубашке и жилете. Крепко хватаясь за перекладины, хозяин тяжело и осторожно ставил ноги. Лестница скрипела под семью пудами его веса.
