Она исчезла. Семка сидел на скамье, вытянув длинные ноги и скучающе оглядывая комнату. Клешков тоже сел, прижавшись спиной к печке. Его легкое пальтецо почти не грело, и он изрядно намерзся.
— Интересно поглядеть, что это за братия? — сказал Семка и стал свертывать самокрутку. — Союзнички.
— Люди как люди, — сказал Клешков, — с красными борются, чего еще?
— Буржуи! — презрительно сплюнул Семка. — Я этого лысого козла враз раскусил. Он со свободной анархией только для виду, а внутри метая контра.
Клешков промолчал.
— А ты, — сказал Семка, — парень-то вроде нашенский, не из богатеев, чего ж ты с ними?
— Да вишь, — сказал Клешков, задумчиво поглядывая в окно, — мне-то поначалу все без надобности было. Как захотели они меня поставить к стенке — это я про красных, — тут я и решился. Так вообще, они мне были ничего, но больно строгие, и комиссары у них больно много власти захватили.
— Вот, — с дрожью вдохновения сказал Семка, — комиссары, понял? Они всю революцию продали. Кровь с народу пьют. Оттого наш батько Хрен из-за них с любым сатаной вприсядку должен танцевать.
Послышался скрежет замка, и в комнату вошел невысокий стройный человек в военной форме, в красноармейской фуражке, в шинели, перетянутой ремнями. Шашка билась у него на одном боку, кобура хлопала по другому.
— Здравствуйте, — сказал он, оглядывая их темными зоркими глазами, — от Князева?
— От него, — встал Клешков. Семка не двинулся. — Это адъютант Хрена.
Военный пожал обоим руку, сел.
— Я руководитель суховского отделения Союза спасения родины, — он еще зорче всмотрелся в посланцев батьки. — Мы готовы. Какие задачи ставит перед нами атаман Хрен и какими средствами он располагает?
— У батьки пятьсот сабель, — сказал Семка, — и хлопцы за батьку хошь на виселицу, хошь в огонь…
— Ясно, — недоброжелательно оглядев его, перебил военный. — Каким образом атаман хочет действовать против суховского гарнизона?
— Через два дня по получению от вас ответа, — лениво заговорил Семка, — мы вдарим с двух сторон. Большая часть войска со степи, остальные обойдут город и кинутся от монастыря.
— Со стороны Палахинских болот? — недоверчиво сощурился военный. — Там же места непроходимые, тем более, для конницы.
— Кубыть батько казав, — ощерился Семка, — то воны вже будуть проходимые.
Военный с сомнением покачал головой. Правая рука его лежала на столе. Клешков пристально разглядывал ее. Рука как рука, но на мизинце длинный ноготь… Не этот ли человек был в бурке, когда Клешкова с пристрастием допрашивал Князев?…
— Нам нужны реальные планы, а не химеры, — сказал военный.
Семка медленно поднялся.
— Ваше благородие, — сказал он, приближаясь к сидевшему, — ты тут мне не темни! — Желваки заплясали на худом и длинноносом Семкином лице. — Мы до тебя не чеплялись, твои люди к нам прибежали, не треба тебе пидмоги, валяй сам. Батько возьмет цей Сухов, як сам захоче. Понял?
Военный свистнул. Из кухни вышли дьякон и двое парней, по виду приказчиков — с длинными аккуратно расчесанными волосами, в жилетах, в бутылочных сапогах.
— Дормидонт, — сказал военный, — ты расставь людей и следи. Если на улице тревога, предупреди немедля.
Дьякон поклонился, и все трое степенно прошли к дверям.
— Обсудим, — сказал военный, — плен ваш сам по себе довольно хорош. Напасть от монастыря удобно. Во-первых, потому что не ждут, во-вторых, потому что там много укрытий от пулеметного огня: сады, дома, лесопилка. Меня здесь одно смутило: болота считаются непроходимыми.
— Считаются, — фыркнул Семка. — У нас во второй сотне, у Кикотя, трое таких хлопцев, шо воны до самого бога могут довести. Они те болота два раза проходили по батькиному приказу.
— Отлично, — сказал военный, — это уже солиднее. Чего требует от нас батько?
— Вы должны взять на себя пулеметы, — сказал Семка, — а их у красных шесть.
— Точно, — сказал военный, — два шоша, гочкис и три максима. Один из последних — на колокольне соборной церкви. Это самая опасная точка.
— Батько це предвидел, — усмехнулся Семка, — вин так казав: выступает обходный отряд зараз, як мы доложим, шо вы готовы. Нападаем с обеих сторон только по сигналу. Сигнал даете вы. Шесть вспышек фонаря с соборной колокольни. В ночь на третий день, як мы дойдем до батьки. Будет сигнал, зараз пускаем червонным юшку, и город наш.
