Он доходчиво объяснил дельцам, что им вряд ли теперь понадобятся глотки, поэтому он вырвет их из тел и отдаст на съедение рыбам. Так он и поступил, и с дельцами было покончено.
Перед отъездом Римо еще раз встретился с инструктором, направившим его к четырем мафиози, чтобы оказать тому последнюю услугу.
– Мы знакомы только один день, и однако мне кажется, что мы стали друзьями, – сказал ему Римо.
Инструктор помнил, как этот человек, обходящийся без кислорода, удерживал его силой на глубине двести футов, знал, что он с легкостью сокрушил мощные заграждения и прошел радарные лучи, а потом вырвал глотки у самых могущественных людей острова – так, походя, как собака щелкает на себе блох, и потому с радостью согласился на вечную дружбу.
– Я прошу только одного, – сказал Римо, – что бы ни случилось, никому не говори обо мне. И о том, что видел и почему согласился стать свидетелем на будущем суде.
– Обещаю! Ведь мы братья, – почти рыдал инструктор.
Римо счел уместным процитировать строчку из рекламного плаката, предлагающего провести отдых на островах Карибского моря: “Вы встретите здесь замечательных друзей”: Но почти сразу же улыбка погасла на его лице, и он произнес ледяным голосом: “Но если обманешь, мы обязательно встретимся еще раз”.
* * *
Сразу же после этого разговора Римо вылетел на самолете компании “Принэр” в Майами, а оттуда – в Бостон, один из отелей которого он последний месяц считал своим домом. У него не было настоящего пристанища, родного очага, он был человеком вселенной, а у такового вряд ли бывает постоянная крыша над головой.
Внутри пентхауза отеля “Риц-Карлтон”, окна которого выходили на Бостон-Коммон, весь, пол был завален плакатами с надписями на английском и корейском языках.
На всех было одно и то же: “Стоп!” – или – “Стой!” На небольшом столике у самой двери лежала петиция, под которой стояли три подписи, одна, в корейском написании, стояла первой. За ней следовали подписи горничной и коридорного.
– Нас становится все больше! – послышался визгливый голос из глубины номера.
Римо ступил в комнату. Старик в ярко-желтом, “полуденном”, кимоно, украшенном вышивкой с изображением кротких “драконов жизни”, расписывал очередной плакат. Клоки седой бороды и пергаментно-желтая кожа. Его карие глаза лучились радостью.
– Ты ведь еще не подписал петицию? – спросил старик.
– Ты прекрасно знаешь, что я не собираюсь ее подписывать. Не могу.
– Теперь я это знаю. И еще знаю, что благодарность имеет свои пределы. Лучшие годы жизни прожиты впустую, все, что, отрывая от сердца, вложил я в это белокожее существо, пошло прахом. Ну, что ж, значит, я того стою.
– Папочка, – обратился Римо к единственному человеку в мире, которого мог назвать другом, – Чиуну, Мастеру Синанджу, последнему великому наемному убийце из Дома Синанджу, хранителю многовековой мудрости этого Дома, перешедшей теперь и к Римо, – не могу я подписать этот документ. Так я и сказал тебе еще до моего отъезда. И объяснил почему.
– Признаю, сказал, – согласился Чиун. – Но тогда под петицией стояла только моя подпись. Теперь же есть и другие. Наши ряды ширятся. Этот город, а потом и вся нация станут пионерами грандиозного начинания, вернув миру здравомыслие, а человечеству – справедливость.
– Что ты имеешь в виду, говоря о справедливости? – спросил Римо.
– Родоначальники нового движения всегда рассуждают о справедливости. Какое же это движение без призыва к справедливости?
– Но в данном-то случае разве речь идет о справедливости? – настаивал Римо.
– Вне всякого сомнения, – важно произнес Чиун. Его английский язык был безукоризненный, голос звучал пронзительно. – Именно о справедливости. А также об общественном благе, о безопасности и вечной свободе.
– Какая еще безопасность? Какая свобода? – недоумевал Римо.
– А вот читай.
Чиун с гордостью вручил своему ученику черновой вариант сочиненного им плаката.
Английские буквы, казалось, начертила курица лапой, зато корейские иероглифы были выписаны поистине художественно, их каллиграфическая четкость достигала высокого артистизма. Римо никогда не был особенно силен в иностранных языках, но за те годы, что мастерство Синанджу входило в его плоть и кровь, он сумел изучить корейский. И поэтому прочел:
