В ресторане сменился владелец. Сезон для шпината был неподходящий, слишком рано. Они ели густое куриное рагу и посматривали друг на друга поверх тарелок. Райхман, буквально излучавший поначалу любезность, теперь вообще едва поддерживал разговор, отпустив несколько замечаний в адрес развешанных на стенах фотографий в рамках, а потом протянутого над барной стойкой шпагата с вымпелами. Когда Сол спросил у своего собеседника, как тот добрался, Райхман ответил, что вопросы вроде бы задавать должен он, — и сгладил эту фразу улыбкой. Хотя сам вопросов не задавал решительно никаких. Сол сидел и смотрел, как пальцы интервьюера аккуратно ломают оставшийся хлеб на кусочки и отправляют эти кусочки в рагу. Время от времени с судомойни доносился приглушенный перезвон тарелок. Руки у Райхмана были непропорционально большими. И такими же невыразительными, как их хозяин. Других посетителей, кроме них, в ресторане не было.
— Ну что, поговорим? — предложил Райхман, когда обед подошел к концу.
Они вышли на улицу и двинулись куда глаза глядят. Магазины были закрыты. Райхман, похоже, цеплялся за любую возможность вспомнить что-нибудь из истории этого квартала. Здесь умер Верлен, здесь между войнами жил известный американский романист, а в этом доме, как принято считать, Декарт написал «Размышление о методе» («Но это неправда»).
Каждое наблюдение Райхман сопровождал легким пожатием плеч, а Сол кивал или соглашался. Никакой иронии в том, что ему, человеку, который прожил в этом квартале три года, теперь показывает местные достопримечательности какой-то приезжий, он не замечал. Я ведь здесь и не жил, думал он. Его Париж тек мимо него, как воздух. В каком таком будущем хоть кто-нибудь поднимет голову возле «Отеля д'Орлеан» и укажет на окно той комнаты, в которой жил Соломон Мемель?
День близился к вечеру. Они углубились в путаницу маленьких улочек, постепенно уходя все дальше от реки. Поначалу бесцельность избранного Райхманом времяпрепровождения озадачивала Сола, чуть позже она стала вызывать легкое раздражение, которое со временем превратилось в откровенную скуку на грани возмущения. Под всеми этим рассказами Райхмана лежало что-то еще, как и под тем неудобным чувством, которое поселилось в душе у Сола. И одно с другим было как-то связано. Они подошли к двери, встроенной в высокую, без единого окна стену. В двери было крохотное зарешеченное окошко. За стеной возвышались розовые луковицы куполов.
— Здесь подают изумительный мятный чай, — сказал Райхман, — Вы, часом, пить не хотите?
Но Солу больше не хотелось принимать участие в этой загадочной шараде.
— Нет, — сказал он и указал на ту сторону улицы. — Пойдемте-ка вон туда.
Величественное здание отгородилось от улицы открытым двориком и пролетом широких каменных ступеней. Колонны с каннелюрами вздымали в воздух огромный постамент, на котором высился тщательно сработанный фриз с фигурами животных.
— В Ботанический сад? — переспросил Райхман. — Ну конечно. Это будет просто замечательно.
Они вошли и поднялись по лестнице на второй этаж. Лакированная деревянная табличка над высоким дверным проемом гласила: «Les Espèces Disparues» [208]. Внутри, по всей длине галереи шли два ряда стеклянных вольер. Сол почувствовал запах меловой пыли и застоявшегося воздуха. В шкафах были выставлены чучела животных. Их желтые когти проволокой были прикручены к веткам — для придания телам драматических поз. Сквозь блеклый мех и поредевшее оперение тускло просвечивала набальзамированная кожа. Стеклянные глаза сияли настолько неестественно, что начинало казаться, будто подобных тварей вообще никогда не существовало на земле, а придумали и создали их именно здесь. Скоро, пронеслась в голове у Сола не слишком четко сформулированная мысль, даже само исчезновение их тоже исчезнет.
Галерея была высокой и узкой, и даже самый незначительный звук эхом отдавался под стеклянным потолком. Но здесь тихо, понял вдруг Сол. Райхман перестал болтать. Додо, прочитал он. Квагга. Высушенная кожа морской коровы была растянута на полу вольеры; поверх нее лежала деревянная линейка с указанием длины: четыре метра двадцать два сантиметра.
