Доверяя себя кораблю, мы оставались хозяевами удивительно совершенной машины.
Но теперь… Мы вдруг стали его пассажирами.
Это чувство пришло внезапно, хотя никто из нас никогда бы в нем не признался.
Я смотрю на Егорова. В последние дни он буквально не выпускает из рук свои дневники. Вот она, «работа мысли в одном направлении»…
Замер светлячок в прозрачном глобусе…
Мы лежим на своих койках, утомленные, небритые.
— Я не допускаю, — откладывая наконец дневник, говорит Егоров, — чтобы барьер опоясывал весь земной шар. В нем должны быть просветы.
— Мы их искали… — отвечает Таланин. глядя на глобус.
— В том-то и дело, что не искали. В двух словах: тычемся, как слепые котята, да и все.
— Товарищи! — Я пробую приподняться на койке. — Случай с нами наглядно показал, что вещество барьера перемещается…
— Уж куда наглядней… — мрачно шутит Таланин.
— …Но если перемещение однажды привело к утолщению барьера, не расчистит ли оно его в следующий раз?
— А мы — сидеть и ждать? — вскакивает с постели Егоров. — Скажу в двух словах: просто глупо сидеть так, сложа руки.
— Не просто, — качает головой Таланин.
— Мы не имеем ни малейшего представления о цикличности процесса. То, о чем вы говорите, может произойти завтра, а может — и через тысячу лет.
— Вот это уже конкретно.
Но Егоров не слышит злой реплики Таланина.
— Мы пленники Земли? Согласен. Но сдаваться рано. Мы живы. Жив корабль. Он может двигаться практически бесконечно!
— Что же ты предлагаешь?
— Ложиться и умирать? К черту! — кричит Егоров. — К черту! Подъем!
Глядя на разъяренного Егорова, мы поднимаемся с коек.
— А дальше?
— А дальше — включай двигатель! Пойдем глубже. К ядру Земли.
Для нас предложение Егорова — полная неожиданность.
— Да, да… Именно к ядру… — Егоров обнимает руками прозрачный глобус. Мы пройдем сквозь ядро и выйдем на поверхность примерно вот здесь, в южном полушарии.
— А если и там барьер? — спрашивает Таланин.
— Тогда… Тогда мы тем более ничего не теряем… Зато тайна ядра планеты Земля будет раскрыта нами.
«И умрет вместе с нами?» — хочется мне спросить.
Мы все еще молчим…
Корабль движется сквозь красновато-синее вещество.
Егоров берет из счетной машины ленту со столбиками цифр и передает ее Таланину.
— Ну-ка, угадай, что сейчас за бортом…
— Металл.
— В двух словах: название этому металлу — водород… металлическая фаза.
Много дней и ночей продолжался наш рейс в неизвестность. Не однажды еще наш корабль швыряли подземные штормы. Порой нам казалось, что это никогда не кончится. Но наступало затишье. Покой. И корабль шел дальше. Мы снова становились его хозяевами.
На обширном экране видеоскопа, словно помехи у обычного телевизора, возникают и заслоняют все собою светящиеся полосы.
— Что это? — спрашиваю я.
— Потоки электричества на границе земного ядра, — отвечает Егоров. — Это и есть магнитное поле Земли. Состав внешней оболочки ядра? — Это Егоров уже спрашивает у Таланина, который сейчас занят сложными расчетами.
— В основном железо, никель, водород… — не сразу отвечает он.
Я смотрю на прозрачный шар. Внутри него повис другой, меньший. К его матовой поверхности сейчас подошел пунктир, обозначающий путь нашего корабля.
— Так вот какое ты, таинственное Земное Ядро! — невольно вырывается у меня.
— Пожалуй, ему больше подходит название: «Внутренняя Луна Земли…» — задумчиво произносит Егоров.
— Почему Луна?
— А потому, что размеры у земного ядра почти такие же, как у Луны. Но, конечно, на этом и заканчивается сходство. В двух словах: в отличие от Луны металлическое ядро Земли находится под всесторонним давлением верхних слоев. Здесь, на поверхности ядра, эти силы достигают такой же величины, как в центре Луны. А в глубине давления настолько велики, что они деформируют электронные оболочки атомов вещества. В результате ядро Земли и превратилось в громадный электрический магнит. Внешняя Луна не знает таких давлений. В ней магнитное поле отсутствует.
Светящиеся полосы — след витков электричества — сливаются в сплошное яркое пятно. Мы входим в ядро Земли.
В недрах земного ядра нас ждала невесомость… Таланин сравнительно быстро освоился с этим состоянием… Зато Егоров приспосабливался к нему болезненно. Пришлось даже на некоторое время запретить ему вести исследования. Но теперь неприятности позади. Павел Дмитриевич даже уверяет, что никогда так хорошо себя не чувствовал…
